Гиперион. Падение Гипериона - Дэн Симмонс

– Ничего не понимаю, – пробормотала я. – Что это значит?

– Это значит, – и Джонни весело улыбнулся, – что теперь я знаю, какое решение принял и почему. Я хочу перестать быть кибридом. Я хочу стать человеком. И отправиться на Гиперион. Все еще хочу.

– И за это решение неделю тому назад тебя кто-то убил, – сказала я.

– Да.

– И ты хочешь попытаться снова?

– Да.

– А почему ты не можешь передать свое сознание кибриду прямо здесь, в Сети?

– Видишь ли, – пояснил он, – для тебя Сеть – это межзвездное сообщество миров, населенных людьми. Но в действительности она лишь малая часть матрицы реальности Техно-Центра. Оставшись в Сети, я постоянно сталкивался бы с ИскИнами и был бы в полной их власти. Личность Китса, его психическая реальность, неизбежно была бы разрушена.

– Действительно, – согласилась я, – тебе надо выбираться из Сети. Но есть ведь другие колонии. Почему именно Гиперион?

Джонни взял меня за руку своими длинными, теплыми, сильными пальцами.

– Неужели ты не понимаешь? Между мной и Гиперионом существует странная связь. Быть может, приснившийся Китсу «Гиперион» каким-то образом связал сквозь бездну времен тогдашнюю личность поэта с нынешним ее воплощением. А кроме того, Гиперион – величайшая загадка нашего века, ключевая научная проблема. И не только научная – есть в нем некая поэтическая тайна. И вполне вероятно, что я… или он… родился, умер и снова родился, чтобы раскрыть эту тайну.

– По мне, так это полнейший бред, – сказала я. – Мания величия.

– Почти наверняка, – рассмеялся Джонни. – Но я никогда не чувствовал себя таким счастливым. – Он схватил меня за плечи, рывком поднял на ноги и обнял. – Ты полетишь со мной, Ламия? Полетишь на Гиперион?

Я аж заморгала от удивления. Но не меньше удивил меня мой собственный ответ:

– Конечно!

Мы пошли в спальню и весь остаток дня не могли оторваться друг от друга. В конце концов мы заснули. А когда проснулись, снаружи, из промышленной траншеи, лился тусклый свет. Была уже третья смена. Джонни лежал на спине, его светло-карие глаза были открыты. Он смотрел в потолок и, казалось, был целиком погружен в свои мысли. Но нет, он улыбнулся и обнял меня. А я прижалась к нему, уткнулась щекой в маленькую впадинку под ключицей и снова заснула.

На другой день мы с Джонни отправились на ТКЦ. Я надела все самое лучшее – черный джинс-костюм, шелковую блузку с Возрождения (воротник у нее застегивался карвнельским гелиотропом) и треуголку с загнутыми краями а-ля Эвелин Бре. Джонни я оставила в баре, отделанном деревом и латунью, неподалеку от центрального терминекса. Но прежде чем проститься, я вручила ему бумажный пакет с отцовским пистолетом и велела стрелять в каждого, кто косо на него посмотрит.

– До чего все-таки изысканна новоанглийская речь, – заметил он.

– Эта фраза стара, как Сеть, – сказала я. – Смотри не зевай. – Я пожала ему руку и ушла не оглядываясь.

Флайер-кэб доставил меня прямо к Административному комплексу. Я миновала штук девять постов службы безопасности и оказалась на территории Центра, в Оленьем парке. Любуясь зданиями, белевшими на вершине холма, и плавающими в пруду лебедями, я незаметно отшагала полкилометра. Потом еще девять проверок, и наконец женщина-охранница провела меня по вымощенной каменными плитами тропинке к Дому Правительства – невысокому изящному зданию, расположенному среди цветников и декоративных холмиков. Приемная была обставлена с большим вкусом – настоящая мебель работы де Коонинга (до Хиджры!), – но едва я успела присесть, как появился чиновник и пригласил меня в кабинет Секретаря Сената.

Мейна Гладстон вышла из-за стола, пожала мне руку и пригласила сесть. Все эти годы я видела ее только по тривидению и сейчас чувствовала себя немного не в своей тарелке. Наяву она была еще внушительнее: коротко подстриженные седые волосы сзади разлетались серебристыми волнами, скулы и волевой подбородок – точь-в-точь как у Линкольна (на этом неизменно настаивали ученые мужи, склонные к историческим параллелям). Но самой примечательной деталью ее внешности были большие карие глаза. Их печальный взгляд сразу обнаруживал незаурядность этой женщины.

У меня вдруг пересохло во рту.

– Благодарю вас, госпожа Секретарь, что согласились принять меня. Я знаю, как вы заняты.

– Я всегда выкрою время, чтобы встретиться с тобой, Ламия. Как выкраивал его твой отец, чтобы встретиться со мной, когда я была младшим сенатором.

Я кивнула. Отец однажды сказал, что Мейна Гладстон – единственный по-настоящему гениальный политик во всей Гегемонии. Ее политическая карьера началась довольно поздно, но он был уверен, что это не помешает ей стать Секретарем Сената. Жаль, что папа не дожил до этого времени.

– Как поживает твоя матушка?

– С нею все в порядке. Она редко покидает наш летний дом на Фрихольме, но я вижусь с ней каждое Рождество.

Мейна Гладстон кивнула. До этого она сидела в непринужденной позе на краю массивного письменного стола, который, как писали в газетах, некогда принадлежал убитому президенту США – но не Линкольну, а какому-то другому. Улыбнувшись, она легко соскочила на пол и снова села за стол.

– Мне недостает твоего отца, Ламия. Как бы мне хотелось, чтобы он входил в состав нынешнего правительства! Ты шла мимо пруда?

– Да.

– А помнишь, как ты и моя Кристин, две малышки, пускали там игрушечные кораблики?

– Очень плохо, госпожа Секретарь. Это было так давно.

Мейна Гладстон улыбнулась. Загудел интерком, но она отключила его.

– Ну, Ламия, чем могу быть полезна?

Я перевела дыхание.

– Госпожа Секретарь, вам, должно быть, известно, что я работаю независимым частным детективом. – Я не стала ждать ее ответа и продолжила: – Дело, которым я сейчас занимаюсь, заставило меня вернуться к самоубийству отца…

– Ламия, ты же знаешь, оно было расследовано самым тщательным образом. Я сама читала отчет комиссии.

– Знаю, – сказала я. – Мне его тоже показали. Но недавно я услышала довольно странные вещи, касающиеся Техно-Центра и его интереса к Гипериону. Разве вы с отцом не работали над законопроектом о включении Гипериона в состав Гегемонии на правах протектората?

Гладстон утвердительно кивнула.

– Да, но в том году рассматривали еще десяток кандидатов. И ни одна колония не была принята в состав Гегемонии.

– Верно. Но ведь Техно-Центр и Консультативный Совет ИскИнов проявляли к Гипериону особый интерес?

Секретарь Сената постучала стилом по нижней губе.