Отрок. Женское оружие - Евгений Красницкий

Вера будто прочитала ее мысли:

— А ведь я как знала тогда. Ну когда Макара моего покалечило… Сердце болело, места себе не находила, и сама себе сказать боялась, что беда с ним… Но и твердила все время, что вернется он, что дождусь его… живым… — помолчала, заново переживая тот страх и ту радость пополам с болью. — И ведь дождалась. Пусть израненным, в беспамятстве, но довезли его. Твой Илья как раз и привез. — Она повернулась к Ульяне: — Век за него Бога молить буду.

— Помню, как же, — покивала Ульяна. — Твоего довез, а еще одного… молодой вдове да матери, тоже вдовой, отдал. И все потом себя корил, что недоглядел, дескать, спать меньше надо было. А от самого только тень да борода оставались. И так каждый раз, когда не удавалось ему раненого до дома довезти. Даже думать боюсь, как он сейчас себя изведет, случись что… В Ратном, сами знаете, какое отношение к обозникам, но мы-то, жены их, видим больше других. Вроде бы и не воины они, не сражаются вместе с сотней, а каждый раз провожаю Илью и боюсь… Особенно после того случая, когда они обоз еле отбили, да больше половины обозников там и полегло… Илья мой, говорили, тогда чудом остался жив… Так что знаю я, что это такое — ждать и молиться, ох и знаю…

Притихшая было Аринка вдруг сказала с тоской:

— А я вот сразу знала, что не вернется мой Фома. Еще когда провожала его, как толкнуло что в сердце — не увижу больше. Бабкино знание, видать. И свекровь… — Она запнулась.

— А что свекровь-то? — нетерпеливо переспросила Вера.

— Да у нее в обычае было, когда сына и мужа провожала, убиваться, как по покойникам. И меня все время попрекала, что бесчувственная я, ни слезинки не пророню, бывало. А тогда на крыльце распласталась, выла да причитала: «На кого ж вы меня, сиротинушку, покидаете…»

— Да что ж она, совсем уж дура полная, что ли?! — Ульяна с Верой всплеснули руками, а Анна кивнула понимающе. — Да, в Турове в купеческих семьях это принято. А у нас в Ратном за такие слова бабы сами на месте прибили бы, чтоб не каркала.

Аринка отвела глаза, вздохнула:

— Ну я-то не в Турове росла, а матушка моя такого тоже не одобряла. Да и что толку от слез?

— Видать, она сама беду и накликала, — осуждающе сказала Ульяна. — Разве ж можно мужей слезами провожать? Это же самая верная примета, что не дождешься. Ну и что, что купцами они были, а не ратниками. Все одно — в поход шли.

— Да… — все так же задумчиво кивнула Аринка. — Не воины, а с оружием в руках погибли. Ну так и здесь купеческих отроков воинскому делу тоже учат. А моей свекрови не объяснить было — все твердила, что коли слез не проливаю, так и по мужу не сильно тоскую… Да разве же слезами любовь измеришь?

— Вот ей бы эта молитва впрок не пошла, наверное, — задумчиво проговорила Анна. — А, бабоньки? Я так думаю, что читать ее надо от всей души, а не напоказ, как твоя свекровь убивалась.

— Молитва помогает, когда она от души идет, от всего сердца. А уж эту только та баба может прочувствовать, которая знает, что за мука такая — ждать, — убежденно сказала Вера.

— Вот и мне так кажется, — откликнулась Анна. — А посему, бабоньки, не стоит нам про эту молитву языками чесать со всеми подряд. Девкам-то нашим она нынче и ни к чему еще, пожалуй. Вот когда в поход СВОИХ проводят, тогда можно будет им про нее рассказать. А пока сами молиться будем.

— Ой, Анна Павловна, а другим-то бабам, которые своих ждут… — начала было Ульяна, но Анна уже продолжила:

— Другим бабам — можно, только сами смотрите, чтобы не балаболки они были, чтобы молитва эта силу свою из-за их болтовни не потеряла.

Молчавшая на протяжении всего обсуждения Плава неожиданно застонала. Она сидела на самом краю лавки, и увлеченные разговором женщины не обратили внимания, что старшая повариха давно уже опустила голову на руки, вцепилась пальцами в волосы и потихоньку раскачивается из стороны в сторону. Теперь же ее стон, полный муки, заставил их обернуться.

— Плавушка, что случилось-то? — потянулась к ней сидевшая ближе всех Ульяна. — Что с тобой?

— Ой, слушаю я вас, бабоньки, и завидую-ю-ю, — выдохнула Плава. — Вы же сами не понимаете, какие вы все счастливые! Даже ты, Анна Павловна, и ты, Аринка, счастливые были, когда мужей своих не дождались…

— Плава, ты в своем уме-то? — оскорбилась Верка. — Какое уж тут счастье?

— Счастливые вы, — повторила, мотая головой, Плава, и Верка осеклась на полуслове, увидев наконец лицо сидевшей напротив женщины. Такая мука была у нее в глазах, такая горечь в словах звучала, такой болью лицо исказилось, что понятно стало: не случайные это слова, не сгоряча они сказаны, а за много лет выстраданы. — Да, счастливые. Вы ждать можете и надеяться. А если ждать уже некого, так хоть воспоминания перебирать. А у меня этого нет и не было никогда.

— А как же Нил, Плавушка? — неожиданно робко спросила Вея.

— А что Нил?

— Ведь он же любит тебя…

— Любит, да… Только вот сам он свободен, а я… Господи, ну неужели же я до конца жизни буду к своему придурку прикована? — вырвался у нее из глубины души отчаянный крик. — Ведь у каждой бабы муж как муж, и только у меня — большой ребенок. Ну да, естество свое берет — и он временами мужиком бывает, но все равно ведь дите дитем. Такого и обманывать-то грешно, все равно что ребенка обижать, да и не понимает он ничего. Было дело, пытались доброхоты наговаривать ему на меня, да толку-то. Он только смотрит испуганно, хлопает своими глазищами, а потом бежит ко мне, чтоб я его пожалела. И смех, и грех.

Плава говорила быстро, захлебываясь словами, словно стремилась побыстрее выплеснуть из себя застаревшую боль. Остальные смотрели на нее с удивлением и сочувствием: никто из них не задумывался до сих пор, как она выносит супружескую жизнь с мужем-недоумком, каково ей одной тянуть на себе такой воз. Никто из них, кроме, пожалуй, Веи, и не представлял даже, как она вообще оказалась замужем за таким человеком, как Простыня, а спрашивать до сих пор не решались. Не так уж и давно жила Плава в Ратном, но все помнили страшную казнь ее старшей дочери, и никому не хотелось лишний раз бередить раны женщины, которую невозможно было не уважать. А сейчас, видимо, пришла пора прорваться этому нарыву на душе: невозможно вечно жить с такой болью, рано или поздно ее нужно вытолкнуть из себя, пока она окончательно не разъела человека изнутри.

И Плава продолжала говорить, а все остальные молча слушали ее.

— Знала бы я заранее, какой муж у меня будет — удавилась бы, наверное, или в прорубь бросилась, лишь бы никогда не видеть его, не слышать того, что соседушки — змеи подколодные в уши пели. И ведь все с сочувствием подходили, жалостью травили, а в глазах у каждой любопытство аж горит: как это она с недоумком таким живет, да что он с ней делает. И то сказать: детки-то у нас здоровенькие да ладные все трое были, как на подбор. Иные и того хлеще: решили, что не от мужа я деток своих рожала, а незнамо от кого. И мужики подкатывались, и бабы их прибегали волосья драть, и свекор со свекровью следили за мной пуще псов цепных. Хотя вот уж кто-кто, а они-то лучше всех знали, как я колотилась по хозяйству, чтобы жить, а не пропадать за таким мужем — сами же мне сокровище свое подсунули.