Парижские тайны. Том I - Эжен Сю

Были там «негоцианты», торгующие лоскутками материй всех цветов и оттенков, всех качеств и всех времен, которые могли понадобиться на заплаты для дырявой или рваной Одежды.

Были там лавчонки со всякой ношеной обувью, драной, прохудившейся, со сбитыми каблуками и совсем без подошв, среди которых попадались невыразимые обувки, потерявшие форму и цвет, забитые гвоздями, как тюремные двери, с подметками толщиною в палец и жесткими, как лошадиные подковы! Настоящие скелеты обуви, изъеденной временем и лишенной принадлежности к какой-либо эпохе. Все это заплесневелое, скорченное, дырявое, ржавое — и все продавалось и покупалось. И многие жили такой торговлей.

Здесь есть мелкие лавочники, торгующие бахромой, петличными шнурками, оторочками, витыми шнурами, кружевной отделкой из льна или шелка или нитками, которые они извлекают из совершенно непригодных занавесей и гардин.

Другие умельцы специализируются на дамских шляпках: этот товар поступает к ним только в мешках перекупщиц после самых странных превращений и немыслимых перекрасок, и у каждой шляпки своя долгая и невообразимая история. Для того чтобы эти товары не занимали слишком много места в лавочке, которая обычно чуть побольше собачьей конуры, эти шляпки складывают вдвое, в тесноте они сплющиваются как селедки, разве что без рассола, и невозможно представить, какое количество товара умещается в лавочке площадью в четыре фута на четыре.

Если появляется покупатель, эти шляпки выдергивают из кучи; торговка небрежно хлопает по ним, надевает на кулак, чтобы вернуть им былую форму, кладет на колено, чтобы разгладить поля, и перед вами предстает некий странный, фантастический предмет, который смутно напоминает легендарные головные уборы театральных служительниц, которые провожают вас в ложу, или тетушек, молодых фигуранток или дуэний провинциального театра.

Чуть дальше, под вывеской «Современные моды», под сводами ротонды, сооруженной в конце широкого прохода, который делит Тампль на две части, развешаны как «ex-voto»[103] всевозможные и бесконечные одежды самой невероятной расцветки и покроя, перед которыми блекнут все дамские шляпки.

Здесь можно найти серый шерстяной фрак, дерзко украшенный тремя рядами медных пуговиц на манер гусарского ментика, и вдобавок с огненным воротничком из лисьего меха.

Тут же рединготы, первоначально зеленого бутылочного цвета, но теперь выгоревшие до салатного, с черной шнурковой окантовкой, омоложенные подкладкой из шотландки в сине-желтую клетку, которая придает им развеселый вид.

Тут же сюртуки с рыбьими хвостами, как говорили раньше, пепельного цвета, с широкими отворотами и некогда посеребренными пуговицами, которые со временем стали медно-красными.

Здесь можно увидеть и коричневые плащи со стоячими воротниками, петлицами и обшивкой из черного, потертого шнура; рядом — домашние халаты, искусно сделанные из старых карриков, у которых срезали тройную пелерину и добавили подкладку из лоскутов набивного ситца. У менее поношенных сохранился первоначальный цвет, синий или грязно-зеленый, с вышитыми вставками разных оттенков, и красная подкладка с оранжевыми розанчиками, такими же обшлагами и воротничками; витой шерстяной шнурок, который когда-то служил для того, чтобы звонком вызывать лакеев, ныне выдают за пояс этого элегантного домашнего халата, в котором Робер Макэр мог бы гордо наслаждаться покоем.

Мы не станем перечислять все эти дикие, странные, фантастические одежды, — всех не упомнишь! — но среди них попадались и подлинные ливреи королевских и княжеских дворов, которые всевозможные революции вытащили из дворцов на торжище в Тампле.

Эта выставка старой обуви, шляпок и нелепых одежд придавала базару Тампль гротескный вид; это был рынок лохмотьев, кое-как подновленных и с претензией приукрашенных. Однако следует признать, даже провозгласить, что столь широкий выбор очень полезен беднякам или малоимущим людям. Здесь они могут купить по самой низкой цене великолепные вещи, почти новые, у которых износ, можно сказать, чисто воображаемый.

Одно из отделений Тампля, где продавались спальные принадлежности, было заполнено одеялами, простынями, матрасами и подушками. Чуть поодаль продавали ковры, занавеси, всевозможную домашнюю утварь; еще дальше — одежду, обувь, головные уборы для покупателей любого сословия и любого возраста. Эти вещи, как правило, очень чистые и приличные, ни у кого не вызывали неприязни.

Тем, кто не видел этого базара, трудно представить, что за самое короткое время и с небольшими деньгами здесь можно нагрузить целую повозку всем, что необходимо для хозяйства двух или трех семей, у которых нет ничего.

Родольф был поражен, с каким благодушием, предупредительностью и радостью торговцы, стоя перед своими лавчонками, спешили обслужить покупателей; их манеры, проникнутые почтительной фамильярностью, казались отголоском прошедших веков. Родольф подал Хохотушке руку. Едва они вошли в пассаж, где продавали спальные принадлежности, на них со всех сторон посыпались самые соблазнительные предложения.

— Мосье, взгляните на мои матрасы! Они совсем как новые! Я вам распорю уголок, вы увидите, набивка словно шерсть ягненка, такая она белая и нежная.

— Моя маленькая красотка, у меня простыни из наилучшего льна, и лучше чем новые, потому что не такие жесткие: они мягкие, как замшевая перчатка, и прочные, как стальная кольчуга.

— Милые молодожены, купите у меня эти одеяла! Посмотрите, какие они пышные, теплые и легкие; взгляните на этот пуховик, его полностью перебрали, да он и прослужил всего раз двадцать; дамочка, убедите вашего мужа, я доставлю вам все на дом, уверяю вас, вы будете довольны, и еще вернетесь к мамаше Бувар, и найдете у нее все, что вам нужно… Вчера у, меня была такая удачная покупка!.. Да вы сами посмотрите, за погляд денег не берут!

— Ей-богу, соседушка, эта толстуха мне нравится, — сказал Родольф Хохотушке. — Она принимает нас за молодоженов, и это мне льстит… Так что зайдём в ее лавку.

— Что ж, пусть будет эта толстуха, — ответила Хохотушка. — Она мне тоже нравится!

Гризетка и ее спутник вошли к мамаше Бувар.

По великодушию, которое царит только в Тампле, соперницы мамаши Бувар не возмутились, что покупатель предпочел ее, и одна из соседок даже заметила без всякой зависти:

— Лучше уж мамаша Бувар, чем кто-нибудь другой. У нее семья, и она старейшина и гордость нашего Тампля.

Да и в самом деле, трудно себе представить более приветливую, открытую и добродушную физиономию, чем у этой старейшины Тампля.

— Смотрите, моя милая маленькая дамочка, — обратилась она к Хохотушке, которая с видом знатока рассматривала ее товар. — Вот эта моя счастливая покупка: два полных спальных гарнитура, и оба как новенькие. А если вам захочется купить еще старый маленький секретер, то отдам почти даром, вот он. — И мамаша Бувар указала рукой. — Достался мне заодно с постелями. Я, правда, обычно не покупаю такую мебель, но тут я не смогла отказать: люди, у которых я все это купила, были такими несчастными! Бедная женщина!.. И расставание с этим старьем больше всего надрывало ее сердце… Наверное, этот секретер — последнее, что у нее оставалось от семейной мебели…

При этих словах, пока Хохотушка спорила с торговкой о цене спальных гарнитуров, Родольф внимательно присмотрелся к секретеру, на который показала мамаша Бувар.

Это был старый секретер розового дерева, почти прямоугольный по форме, с передней крышкой на медных петлях с упорами: если ее опустить, она превращалась в маленький столик. На внешней стороне крышки, обрамленной разноцветным орнаментом, он заметил инкрустацию из черного дерева, переплетенные буквы М и Р, — и над ними — графская корона.

Он подумал, что владелец этого секретера принадлежал к высшему классу общества. И любопытство его удвоилось. Он еще внимательнее присмотрелся к секретеру, начал машинально выдвигать ящички, но один из последних почему-то не поддавался. С некоторым усилием он осторожно потянул его на себя и увидел листок бумаги, застрявший между ящичком и пазами секретера.

Пока Хохотушка заканчивала торговые переговоры с мамашей Бувар, Родольф с любопытством исследовал свою находку.

По многим зачеркнутым словам можно было сразу определить, что перед ним черновик неоконченного письма.

Родольф прочитал его с немалым трудом:

«Сударь!

Поверьте, что только последняя крайность заставляет меня обращаться к вам. Меня удерживала вовсе не гордость, неуместная в моем положении, а полное отсутствие заслуг, за которые я могла бы просить награды. Однако вид моей дочери, доведенной, как и я, до ужасной нищеты, заставляет меня преодолеть мои колебания. Всего несколько слов о причинах угнетающего меня несчастья.