Булатный перстень - Дарья Плещеева

Девочки поочередно приседали, а михайловская теща всякий раз кивала, подтверждая — реверанс исполнен правильно, с нужным наклонением головы.

— Славные девицы, — тихо сказала Наталья Фалалеевна. — Дожить бы, под венец снарядить, да не судьба. Об одном Бога молю — Алешенька бы жив-невредим вернулся.

— Он разве совсем вылечился? — спросила Александра.

— Нешто его удержишь, — отвечала Наталья Фалалеевна. — Да уже почти и не хромает. И мха какого-то с собой два мешка повез — сказывал, для перевязок хорош. Его там доктор Стеллинский вылечит. Да и стыд удерживать — война же. Кто ж он будет, коли из-за болячки на ноге свой корабль оставит?

И, глядя в печальные глаза михайловской тещи, Александра поняла, что мысленно пытается найти некую жизненно важную для женщины истину. Мужчины делятся не на высоких и маленьких, не на толстых и тонких, даже не на старых и молодых, — а на тех, кто сидит дома, и тех, кто уходит на войну. Потому что иначе — стыд…

— Они давно ушли?

— С полчаса тому. Их у причала лодка ждала, — тут Наталья Фалалеевна заговорила быстро и тихо, чтобы девочки не услышали. — Ты ему напиши, Сашенька. Напиши, а я письмецо в свое вложу. Напиши, христа ради… и прости ты его, коли обидел! Он, право, не со зла! Я ж понимаю — свататься пошел, а сватовства-то и не вышло… Прости — он такой уродился, тонкого обхождения не знает! И где знать, когда все — в море да в море! А мне уж недолго осталось, я знаю. И что с ними будет — ума не приложу… Напиши ему, прости его, а я с Ванюшкой пошлю, я казенной почтой редко посылаю, а у нас лодочник Ванюшка, то и дело в Кронштадт ходит, из Кронштадта ему передадут на корабль…

— Где он живет, этот Ванюшка? — спросила Александра.

— А по соседству, от нас через два двора, на восьмой, в доме вдовы Патрикеевой комнату и сарай нанимает. Погоди, погоди, голубушка моя… Варюшка, неси бумагу, неси перышко! Сенька тут же письмецо снесет. Садись вот тут, я скатерку отогну…

Александра села. Выходит, не миновать писать письмо. Но именно это было труднее всего.

Средняя, Наташа, принесла миску с пирогами, поставила на стол, опять сделала реверанс, при этом заглядывала в лицо, словно желая спросить: кто ты, чужая дама, с чем пришла, какое тебе дело до батюшки? Лицом она уродилась не в михайловскую породу, лицо было тонкое, вот только глаза — глаза отцовские.

— Ты поешь, не обижай девиц, сами с утра лепили, — не предложила угощение, а попросила Наталья Фалалеевна. — Я их к хозяйству приучить тороплюсь. Может, доживу хоть Варюшку замуж отдать, ей на Крещенье пятнадцать будет, уже невеста. Хорошо бы — сестры бы при ней остались. Да где хорошего жениха взять? Такого, чтобы всех девиц приютил? Ох, Сашенька, я уж ему всего и не говорю — пусть служит спокойно, война ведь, вон у Семеновых племянник служит на «Владиславе» — то ли убили, то ли в плену… У Ладыниных сын на «Ростиславе», в руку ранен, у Повалишиных два сына, оба на флагманском «Всеславе» адмирала Козлянинова, едва уцелели — там тридцать пять покойников, сотня раненых… Ох, да что я про покойников!..

Александра озадаченно смотрела на михайловскую тещу. Это была женщина из иного мира — в мире Александры о войне толковали, кости полководцам и адмиралам перемывали, но в высадку шведского десанта не верили, а сюда война явилась не на словах — на деле, и многие женщины Васильевского острова жили как на фронте, и в этом доме безумно боялись потерять Михайлова, а удержать даже не пытались — служба есть служба.

Он действительно мог погибнуть на своем «Мстиславце» — как погибали другие моряки, о которых в столичных гостиных упоминали, как о неизбежных жертвах, потому что те, кто потерял близких, по гостиным не бегали.

Александра машинально взяла пирожок. Похоже, обед в собственном доме откладывался — надо было хоть немного побыть с этими девочками, с этой старой и усталой женщиной, убегать впопыхах — подло и низко! Обнадеживать их нельзя, но милосердие, обыкновенное женское милосердие, проявить можно?

Пирожок был с рыбой — такие в стороне от Невского мальчишки продают с лотков, полушка за полдюжины. Его надо было съесть, улыбнуться, похвалить.

— А это что за картина? — Александра показала взглядом на довольно большую акварель. Там был изображен парусник среди кудрявых зеленоватых волн, под небывало голубым небом. Паруса были полны ветра, вытянулись в струнку длинные вымпела, но что-то в акварели было неправдоподобное — возможно, чересчур крупно выписанные подробности, как будто рисовано для ребенка, которому нужно объяснить и про штурвал, и про люки.

— А это «Мстиславец» и есть, господин Новиков рисовал. Он ведь тоже на войну собирался, насилу отговорили — у него язва в брюхе, от матросских сухарей и солонины как раз и откроется.

Александра встала, подошла поближе и увидела, что на борту фрегата имеется только одна крошечная фигурка в белом мундире — надо полагать, Новиков изобразил друга. Пригляделась — тончайшими линиями, волосяными, в несколько движений обозначен михайловский профиль.

Нет, нужно было сесть и написать, заставить себя сесть, заставить себя написать…

Она быстро обмакнула перо в чернильницу, лист дешевой рыхлой бумаги уже был выложен рядом.

«Алексей, я хочу пожелать тебе счастливого плаванья и победы. Не думай обо мне плохо, мы просто никогда не понимали друг друга. Мы могли бы научиться понимать, но нам это не было дано. Мы поспорили, мы оба были неправы. Прости меня. Я благодарна тебе за все. Я буду молиться за тебя».

Это были какие-то неправильные слова — а другие на ум не шли. И как подписаться — она не знала. «Александра» — но он ее так никогда не звал. «Сашетта» — чересчур фамильярно. «Денисова» — уж вовсе никуда не годится.

Она поставила одну букву «А» и при ней — точку.

Вот теперь совесть была более или менее чиста. Он поймет, за что благодарят. Оставить письмо, съесть еще пирожок — и домой, жених заждался.

— Наталья Фалалеевна, я живу в Большой Миллионной, — сказала Александра, — спросите дом госпожи Рогозинской, квартиру госпожи Денисовой, я там этаж нанимаю. Коли будет в чем нужда — присылайте человека с записочкой. Я в тот же день не отзовусь, я в деревню уезжаю, но записочку мне перешлют, я найду способ вам помочь.

Она подула на письмо, убедилась, что чернила высохли, сложила листок втрое. Теперь, кажись, было сделано все возможное. Она имела полное право покинуть этот дом, не оборачиваясь. Помочь деньгами семье моряка — святое дело, но для этого не обязательно приезжать самой. Да, все возможное…

— Завтра Варюшка снесет письма лодочнику, — сказала Наталья Фалалеевна. — А он, может, сразу в Кронштадт пойдет, может, через два дня. Но ты, Сашенька, не беспокойся — он малый честный…