Лекции по патрологии I—IV века - Н. И. Сагарда

После перерыва, который отмечен составителем извлечений, приводится отрывок, составляющий 9 главу, в котором учение о воскресении плоти доказывается тем, что Христос других исцелял и воскрешал, и Сам воскрес в той же плоти, которая страдала.

Затем опять следует пропуск, после которого приводится отрывок, по–видимому, из заключения произведения. «Итак, — говорит автор, — рассматривая основания, заключающиеся в мире, мы не находим невозможным восстановле — " ние плоти; с другой стороны, Спаситель во всем Евангелии показывает сохранение нашей плоти: после этого зачем нам принимать противное вере и гибельное учение и безрассудно обращаться вспять, когда услышим, что душа бессмертна, а тело тленно и неспособно к тому, чтобы снова ожить?» [(cap. 10)]. Спаситель пришел благовестить новую и неслыханную надежду, что Бог обещает не соблюсти нетленному нетление, но даровать нетление тленному. Отрицание воскресения плоти должно логически приводить к распущенности. Если же Христос, отвлекая нас от наших похотей, предписывает плоти нашей целомудренный и воздержанный образ жизни, то ясно, что Он соблюдает ее от грехов как имеющую надежду спасения.

По сохранившимся отрывкам трудно судить, какого объема было произведение. Отрывки надписываются: έκ του περί αναστάσεως («Из сочинения о воскресении»); перед 9 главой отмечено: καΐ μετ' ολίγα, а перед 10: καΐ μετά βραχέα — «й спустя немного»: следовательно, несомненно, что мы имеем перед собой только части произведения, написанного св. Иустином. Но как велики пропуски? Выражения καΐ μετ' ολίγα и και μετά βραχέα как будто дают основания предполагать, что пропуски невелики. Но знакомство с литературой такого рода, как Sacra Parallela, показывает, что в них часто делались значительные пропуски и что формулы сокращения, подобные приведенной, обычны в греческих и сирийских сборниках отрывков, но их нельзя понимать буквально: составители сборников ймеют все побуждения ставить дело так, чтобы читатель думал, что им[и] выписано все самое важное, а пропущенное не имеет значения; между тем в том же сборнике приведены отрывки из пятой книги произведения Ири–нея «Против ересей», причем посредством формулы кос! μ€τά βραχέα пропущено десять глав (V, 2 — V, 12). Кроме указанных самим составителем сборника пропусков, которые могут быть значительными, в нем, по–видимому, недостает начала произведения, так как трудно предположить, чтобы автор мог начать произведение общими положениями из христианской теории познания, не обозначив прежде самой темы и повода к рассуждению о воскресении; вероятно, также опущено и несколько заключительных предложений. Таким образом, все произведение могло быть значительно больше дошедших до нас отрывков.

Время происхождения произведения нельзя определить точно; но если видеть в нем полемику против гностико–маркионитских положений, то оно могло быть написано не раньше 150 г.

Характеристика св. Иустина как писателя

Произведения св. Иустина показывают, что он не был гениальным или оригинальным мыслителем, но из многочисленных данных, рассеянных в апологиях и «Диалоге»[451], можно заключать о широких философских познаниях его, хотя они и не отличаются глубиной. Кроме того, необходимо иметь в виду, что дошедшие до нас произведения Иустина не ставят своей целью распространяться о философских предметах. О литературной стороне произведений Иустина компетентное суждение высказано уже патриархом Фотием, который характеризует св. Иустина как писателя в таких выражениях: «Он не старался внутреннюю красоту своей философии украшать риторическим искусством. Поэтому и его слова, как ни мощны они в других отношениях и как ни много они заключают в себе научного содержания, не изобилуют теми прикрасами, какие дает риторика; поэтому он также не приковывает большой толпы привлекательной и вкрадчивой формой» (Biblioth. 125).

В этих словах внешняя сторона произведений Иустина нашла оценку, вполне отвечающую действительности. В стилистическом и риторическом отношении произведения Иустина не могут быть названы образцовыми. Он сам не признает в себе способности блестящего изложения (Dial. 58). В целом его произведения страдают отсутствием продуманного плана и логически последовательного раскрытия поставленных вопросов: он редко останавливается на одном предмете до тех пор, пока исчерпает его, большей частью же оставляет его недостаточно раскрытым, уклоняется в рассуждения о других предметах, но потом опять берет прежнюю тему и продолжает освещать ее с новых сторон; отсюда — частые повторения одного и того же, раздробление отдельных идей; однородное у него оказывается разделенным, а менее сродное — соединенным. Самое изложение отличается утомительной растянутостью и монотонностью; длинные периоды, нагромождение предложений с многочисленными частицами, конечно, не способствуют легкости и изяществу речи. Язык не отличается чистотой. Только по временам его речь оживляется и приобретает известную силу и выразительность; это заметно преимущественно в «Диалоге с Трифоном». И вообще должно сказать, что «Диалог» представляет литературное искусство Иустина в более благоприятном свете, чем апологии; по–видимому, он лриложил к его обработке больше труда. Язык здесь оживленнее. Вся обстановка беседы свидетельствует о литературном вкусе и способностях автора.

Причиной литературных недостатков произведений Иустина является отчасти та поспешность, с какой, несомненно, написаны апологии, в особенности вторая, но главным образом источник ее нужно искать в том, что Иустин был собственно первым церковным писателем, в котором христианство вошло в соприкосновение с современной культурой. Множество новых идей и невы–работанность богословских понятий и языка естественно подавляли Иустина, может быть, и не придававшего особенного значения внешней форме.

Несмотря на эти внешние недостатки, произведения Иустина обладают какой–то притягательной силой: в них говорит личность, достойная всякого уважения, открытый и честный характер, муж, который серьезно стремился пролить свет на величайшие вопросы жизни; он говорит с глубочайшей убежденностью, которая достигнута упорной борьбой над самим собой; он прилагает все усилия, чтобы в борьбе с противником прийти ко взаимному пониманию. Иустин глубоко и с сердечной болью чувствует беззащитность христиан, но ни на минуту не сомневается в конечном торжестве истины над непонятным ему заблуждением и произволом. И чем более вчитываешься и вдумываешься в его произведения, тем более убеждаешься в особенном величии души и духовном благородстве св. Иустина. Таким образом, значение произведений Иустина заключается не во внешних литературных достоинствах, а в проникающем их благородном и возвышенном духе и в содержании глубоких идей, им впервые выраженных и раскрытых. Дошедшие до нас произведения его по объему превосходят все, что сохранилось от его христианских современников, и представляют не только первую философски–рациональную защиту христианства, но и полноту чисто богословских разъяснений, которые дают их автору право на звание первого богослова в церковной литературе древнейшего периода. Более, чем другие христианские произведения той эпохи, они открывают перед нами веру, внутреннюю жизнь Церкви, ее богослужение и обряды.

Основные черты учения св. Иустина

Отношение его к философии и источники христианского учения. В начале «Диалога» св. Иустин рассказывает, как он у представителей различных философских школ напрасно искал знания о Боге, которое приводило бы к счастью. Только знакомство с идеями Платона и углубление в них окрылило его дух, через них он надеялся достигнуть созерцания Бога. Но встретившийся с ним на берегу моря старик убедил его, что познание истинного Бога может быть достигнуто не Человеческими усилиями и исследованиями, а через Откровение; Бог же открыл Себя через пророков, слова которых удостоверяются исполнением их предсказаний. Иустин убедился в этом на основании собственного исследования и сделался христианином. Его душа была достаточно подготовлена к тому, чтобы свободно признать истину, следы которой он находил у языческих философов. Он далек был от того, чтобы рассматривать языческую науку как совершенное извращение истины и отвращаться от язычества как от царства, где владычествует ложь и обман: истинный эллинизм и христианство, разум и вера происходят из одного и того же источника — Логоса, и приводят к одной и той же цели — познанию Бога. В языческой философии он видел даже апологетическое средство, чтобы облегчить христианству доступ в языческий мир. Так возникла у него мысль представить новое учение как философию, разумность которой должна быть убедительной для всех и которая является завершением всех здравых элементов в языческом учении. Поэтому он не оставил философской мантии и в этой одежде философа выполнял служение христианского миссионера, а в христианстве искал и нашел «единую, надежную и полезную философию» (μόνην φιλοσοφιών ασφαλή те κοα σύμφορον: Dial. 8). Отсюда естественное стремление у исследователей определить отношение Иустина к философии. Вопрос весьма важный для истории догмы, так как от решения его зависит взгляд на характер его богословия в целом. Что произведения Иустина носят известный философский отпечаток — это не подлежит никакому сомнению; но характер и мера влияния философии на богословие Иустина составляет предмет разногласия.