Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан

Эренталь полагал, что обстановка на мировой арене на тот момент была благоприятной для того, чтобы Австро-Венгрия утвердилась на Балканах экономически и политически путем строительства железных дорог или – и это был ключевой элемент – урегулирования положения Боснии и Герцеговины, официально включив их в состав империи. У Германии, которая боялась изоляции после марокканского кризиса 1905–1906 гг., не было иного выбора, кроме как поддержать своего союзника. Положение Франции было хорошим, и в любом случае она была занята своей новой ролью в Марокко. Великобритания, которая традиционно дружелюбно относилась к Австро-Венгрии, представляла собой большую проблему. Она сближалась с Россией и, потребовав международного вмешательства с целью проведения реформ в Македонии, пыталась подорвать положение Австро-Венгрии на Балканах[1154]. Эдуард VII нанес визиты королям Испании и Италии; означало ли это новую попытку взять в окружение Австро-Венгрию и Германию?[1155] Тем не менее было маловероятно, что Великобритания станет вмешиваться в балканские дела до тех пор, пока под угрозой не окажутся проливы. Италия представляла собой проблему, но отношения с ней, безусловно, можно было улучшить. Россия, что бы она сама ни считала, была слаба после войны с Японией, и ее осторожные инициативы, обращенные к Великобритании, еще не развились в дружбу. «Да, да, – сказал Эренталь своему младшему коллеге, который пытался убедить его в необходимости работать с министром иностранных дел России Извольским, – но очевидно (!!), что если он не пройдет с нами огонь, воду и медные трубы на Балканах, то я буду тем, кто в первую очередь обратится к англичанам!»[1156]

Эренталь признавал, что рискованно раздувать ситуацию на Балканах. Международная обстановка, как сказал он на заседании Объединенного совета министров Австро-Венгрии осенью 1907 г., в целом хорошая, но есть проблемные места, такие как сами Балканы или Марокко, и вообще в мире существуют мятежные силы. «Сцена готова, актеры ждут, не хватает только костюмов, чтобы начать пьесу. Второе десятилетие ХХ века вполне может стать свидетелем очень серьезных событий. Ввиду легко воспламеняемой обстановки они могут наступить и раньше»[1157]. В 1908 г. Эренталь подошел близко к тому, чтобы воспламенить эту обстановку, но удача была с ним и с миром на тот момент.

В начале того года он объявил собравшимся делегатам из Австрии и Венгрии, что планирует построить железную дорогу на юг через санджак Нови-Пазар, которая должна была пройти через Македонию и соединиться с османскими железными дорогами, идущими к портам на Эгейском море или Константинополю. И хотя Эренталь мягко сказал, что предлагаемая железная дорога является всего лишь экономическим предприятием и поэтому не идет вразрез с какими-либо существующими соглашениями на Балканах, никто за пределами Австро-Венгрии, включая большую часть зарубежной прессы, ему не поверил. Сербы правильно увидели в этой железной дороге способ укрепления Австро-Венгрией своей власти в санджаке, а значит, и способ помешать союзу между Сербией и Черногорией и распространить влияние Дуалистической монархии на Османскую империю. Англичане были убеждены, что Австро-Венгрия старается закулисно заблокировать реформы, которые они предлагают в партнерстве с русскими для Македонии, в обмен на одобрение султаном строительства железной дороги[1158]. Англичан также тревожил партнер Австро-Венгрии в Двойственном союзе. Военно-морская гонка продолжалось, и рейхстаг собирался в марте принять законопроекты о строительстве еще одного «Тирпица». Предлагаемая железная дорога также подрывала план сербов и русских построить железную дорогу от Дуная через Македонию к Адриатическому морю. Русские, которые не были должным образом предупреждены, были злы на Эренталя; железная дорога, которая в те времена была надежным способом распространения политического влияния, шла вразрез с их соглашением с Австро-Венгрией от 1897 г. об уважении статус-кво на Балканах[1159]. Тщеславный и важничающий русский министр иностранных дел Извольский воспринял железную дорогу в санджак как личное оскорбление и пожаловался на Эренталя немецкому послу: «Он бросил мне бомбу между ног»[1160]. Министр иностранных дел Австро-Венгрии не испытывал раскаяния, и в любом случае ему было мало пользы от Извольского, которого он считал опасным либералом, подверженным слишком большому влиянию нового друга России – Великобритании[1161].

Тем не менее Извольский, который реально оценивал слабое положение России после войны с Японией, был готов продолжать обсуждение с Эренталем другого плана своего австрийского коллеги – прямой аннексии Австро-Венгрией Боснии – Герцеговины, потому что он видел, что Россия может поторговаться за то, чего она всегда хотела, – за контроль над проливами в том или ином виде. Два министра иностранных дел начали обсуждение этой темы осенью 1907 г. во время визита Извольского в Вену, которое продолжалось в письмах, несмотря на шум, поднятый из-за железной дороги в санджак, до лета 1908 г. Хотя Эренталь не обозначил временные рамки, он дал ясно понять, что намерен осуществить аннексию. В обмен был готов отказаться от прав империи на санджак Нови-Пазар и вывести оттуда ее гарнизоны. Извольский, которому, как он подчеркнул позднее, не с чем было торговаться, предложил, что Россия примет аннексию, если получит от Австро-Венгрии поддержку в таком изменении международных соглашений по проливам в Черном море, чтобы только российские военные корабли могли свободно курсировать по ним между Черным и Средиземным морями.

В июне Извольский также получил, как он считал, обещание поддержки с другой стороны. Чтобы скрепить союз между их двумя странами, Эдуард VII и Николай II приплыли каждый на своей яхте к российскому порту на Балтике Ревелю (в настоящее время это Таллин в Эстонии). Два монарха и их советники – внушительная команда, в которую входили министр иностранных дел Великобритании Чарльз Хардинг, адмирал Джеки Фишер, Столыпин и Извольский, – обсудили вопросы, представлявшие общий интерес, такие как опасность военно-морской гонки между Великобританией и Германией, напряженное положение дел в Македонии и план совместного строительства железной дороги от южного побережья Персии до ее границы с Россией на севере, который должен был стать вызовом планируемому Германией строительству железной дороги от Константинополя до Багдада[1162]. Тогда как Хардинг позже отрицал, что англичане давали какие-то обещания русским в отношении черноморских проливов, Извольский возвратился в Санкт-Петербург твердо убежденным в том, что англичане поддержат Россию в пересмотре международных соглашений по проливам в пользу России[1163].

Встреча в Ревеле имела и другие далекоидущие последствия; кайзер увидел в ней еще одно свидетельство того, что его дядя и другие «негодяи» строят заговор, чтобы окружить Германию[1164]. Это снова подчеркнуло важность союза с Австро-Венгрией. «Мы в союзе с Австрией, – хвастался Вильгельм во время ревельской встречи одному из своих фаворитов – военно-морскому офицеру, – можем не бояться союза Франции, России и Англии. Для этого мы достаточно сильны. Наша армия не имеет соперников, а наш флот сделан не из картона, даже если он пока еще и не может сравниться с английским»[1165]. Далеко на юге, в Османской империи офицеры – сторонники реформ, входившие в Комитет единения и прогресса, – пришли к выводу, что ревельская встреча означает, что Великобритания и Россия строят планы по разделу Македонии[1166]. В конце июля младотурки подняли мятеж против султана и заставили его принять конституцию. Это, в свою очередь, оказало нажим на Эренталя, который должен был предъявить сроки аннексии Боснии и Герцеговины. Если бы младотуркам удалось создать сильное правительство, они стали бы гораздо более грозным противником, чем старый султан. В европейских газетах появились сообщения о том, что новый режим в Константинополе планирует повернуть вспять распад Османской империи на Балканах и в других регионах. Младотурки открыто предложили жителям двух провинций отправить своих представителей в новый парламент в Константинополе. Вместе с тем, если бы Османская империя рухнула в хаос и гражданскую войну, которая казалась в равной степени возможной, среди держав началась бы драка за захват ее территорий, а Австро-Венгрия должна была бы получить их первой.

К концу лета Эренталь получил от своего правительства санкцию провести аннексию. Он также 27 августа отправил Извольскому меморандум, в котором выражал надежду, что Россия будет «благосклонна и дружественна», если обстоятельства заставят Австро-Венгрию аннексировать Боснию и Герцеговину. В качестве компенсации, подчеркнул он, Австро-Венгрия выведет свои войска из санджака Нови-Пазар. Он не обещал большего, лишь выразил надежду на то, что Россия и Австро-Венгрия смогут работать вместе с целью поддержания статус-кво в других местах на Балканах. Для любезного, но некомпетентного министра иностранных дел Германии Шёна он преуменьшил возможность того, что Россию обеспокоит эта аннексия: «Медведь порычит, поворчит, но не укусит и не ударит когтистой лапой». Извольский совершенно не был склонен ворчать; он был готов принять аннексию, но хотел посмотреть, что, если уж на то пошло, Россия может получить за то, что не будет против этого возражать[1167].