Дальняя бомбардировочная... - Александр Голованов

Через некоторое время последовал звонок и посольству сообщили, что если правильно поняли и И. В. Сталин действительно хочет навестить шаха Ирана, то шах будет его ждать в такое-то время.

В точно назначенный час товарищ Сталин был у шаха Ирана, приветствовал его и имел с ним продолжительную беседу, чем подчеркнул, что всякий гость должен отдать дань признания хозяину, посетить его и отблагодарить за оказанное гостеприимство.

Вопросы внимания вообще, а на Востоке в особенности, имеют определенный смысл и значение. Шах был тогда весьма молод, увлекался авиацией и получил в подарок от нас легкий самолет. Личное посещение его Сталиным еще больше укрепило те дружеские отношения, которые впоследствии многие годы существовали между нашими государствами.

Поистине, казалось бы, незначительный случай, а по сути дела — политика, и немалая…

Улетали мы из Тегерана 1 декабря 1943 года. В ночь перед вылетом из Тегерана я был вызван к Сталину. Здесь же был и Берия. Настроение у Верховного было хорошее. Высказав удовлетворение прошедшей конференцией, а точнее, результатами личных встреч и переговоров с Рузвельтом, он, смеясь, сказал:

— Как ни дрался, как ни старался Черчилль обвести нас вокруг пальца, а все-таки пришлось сдаться. Однако противник он достойный!

Президент Рузвельт, вернувшись из Тегерана и выступая в канун Рождества 1943 года в Гайд-Парке, сказал о Сталине в своей речи, которая транслировалась по радио по всему миру:

«Это человек, сочетающий в себе громадную, неукротимую волю и необычную широту натуры. Я считаю, что он является истинным представителем настоящей России, и я надеюсь, что мы безусловно будем очень хорошими друзьями с ним и русским народом».

…Сталин сказал, что утром нужно отправляться домой, и спросил, как мы полетим обратно. Я ответил, что полетим тем же порядком, как и сюда, только, вылетев после него, я прибуду в Баку несколько раньше, чтобы получить его указания после завершения полета. Что касается погоды, нужно приготовиться к тому, что в пути, видимо, немного поболтает, но с этим придется смириться.

Для того, чтобы ясно себе представить конспирацию самого полета, достаточно сказать, что истребители, которые сопровождали самолет Верховного из Баку до Тегерана и обратно, не знали, кого они эскортировали, до объявления в газетах об их награждении. Летчики были подняты по тревоге, оказались по прилете в Тегеран в одних комбинезонах, пробыли там, не отлучаясь никуда с аэродрома, все дни конференции и, лишь возвратившись в Баку, смогли переодеться в свою повседневную одежду. [366]

На аэродроме в Баку, еще раз высказав свое удовлетворение результатами закончившейся конференции, дав указание представить к награждению участников, обеспечивающих работу конференции, а также летчиков-истребителей, сопровождавших нас туда и обратно, Сталин сейчас же на поезде убыл в Москву.

Лишь 7 декабря было объявлено в газетах о состоявшейся Тегеранской конференции.

5 или 6 декабря мне позвонил Сталин и попросил приехать к нему на дачу. Явившись туда, я увидел, что ходит он в накинутой на плечи шинели. Был он один. Поздоровавшись, Верховный сказал, что, видимо, простудился и опасается, как бы не заболеть воспалением легких, ибо всегда тяжело переносит это заболевание. Походив немного, он неожиданно заговорил о себе.

— Я знаю, — начал он, — что, когда меня не будет, не один ушат грязи будет вылит на мою голову. — И, походив немного, продолжал: — Но я уверен, что ветер истории все это развеет…

Нужно сказать прямо, я был удивлен. В то время мне, да, думаю, не только мне, не представлялось вероятным, что кто-либо может сказать о Сталине плохое. Во время войны все связывалось с его именем, и это имело явно видимые основания. Первоначальные успехи немцев были локализованы. Гитлеровские армии были разбиты под Москвой, Сталинградом и на Курской дуге. Мы одерживали победы одну за другой, монолитность армии и народа была очевидна, и стремление стереть врага с лица земли было единодушно. Четко и бесперебойно работала вся машина государства. При игре оркестра без дирижера, а в понятии управления государством — без твердого руководства, государственная машина так работать, естественно, не могла бы. Четкая работа этой машины также всегда связывалась с его именем. Поэтому мне показалось, что Сталин действительно заболел…

Походив еще немного, он продолжал:

— Вот все хорошее народ связывает с именем Сталина, угнетенные народы видят в этом имени светоч свободы, возможность порвать вековые цепи рабства. «Товарищ Сталин» стало именем собирательным, надеждой для угнетенных и бедняков, надеждой рабочих и крестьян, стонущих под ярмом капитализма. Имя товарища Сталина наделяется самыми лучшими чертами, как в сказке. Конечно, только хороших людей на свете не бывает. В жизни любой самый хороший человек обязательно имеет и свои недостатки, и у Сталина их достаточно. Но если считают, что товарищ Сталин может вызволить обездоленных из неволи и рабства, такую веру нужно поддерживать, ибо она даст силу народам активно бороться за свое будущее, вдохнет в них надежду и уверенность в победе. [367]

Если, как мне показалось, в начале разговора в словах Сталина звучал какой-то пессимизм, вызванный недомоганием, то ход дальнейших суждений говорил о совершенно ином ходе мыслей, вызванных, по-моему, тегеранской встречей с Рузвельтом и Черчиллем. Явным на этой встрече было их стремление подчинить возможно большие зоны земной поверхности своему влиянию, и в первую очередь, конечно, колонии. Самым интересным было то, что оба союзника обнаружили очевидное желание поживиться один за счет другого. Например, Рузвельт проявлял большой интерес к Индии в смысле предоставления ей самостоятельности с тем, чтобы, попросту говоря, покончить там с колониальным режимом Англии и втянуть в эту страну капиталы США. Для народов же Индии такие с виду демократические мероприятия меняли лишь хозяина, а суть порабощения оставалась прежней…

Как-то сразу разговор переключился на другие темы, и Сталин без всяких предисловий перешел к необходимости вывода из войны Финляндии. Его интересовал вопрос, можем ли мы, не проводя наземных операций, силами одной авиации заставить правительство Финляндии выйти из войны.

К концу 1943 года мы имели в АДД уже порядка тысячи боевых самолетов и могли выполнять задачи большого стратегического значения. Такая масса самолетов могла без особого напряжения совершить, скажем, налет, подобный налету англичан на Кельн, где участвовала тысяча самолетов. Как известно, результаты этого налета были устрашающими. Другого слова, которое могло бы дать представление о результатах налета англичан на Кельн, я не нахожу.