Пятая труба; Тень власти - Бертрам Поль

Я посмотрел на проповедника. Передо мной был настоящий поп, который, родись он в Испании, с наслаждением сжигал бы еретиков. Порода эта, как видно, не вымирает, независимо от того, облекается ли она в рясу или в какое-либо другое одеяние.

— Хорошо. Что же из этого? — спросил я. — Можно только сказать, что человек, которому несли дары, умрёт спокойнее, если узнает, что он принял их, как полагалось прежде. Я никогда не одобрял этого постановления совета, который вступил в силу до моего прибытия сюда. Мы восстали против нетерпимости прежней церкви. Не будем же подражать ей. Будем обуздывать духовенство в его честолюбивых притязаниях, но не станем стеснять его в исполнении его святых обязанностей.

— Всё это хорошо, — возразил он, зловеще поблескивая своими маленькими глазками, — но таким путём нельзя освободить наш город от римских заблуждений. Заметьте, если вы будете так снисходительны, римская ересь опять будет распространяться у нас, пока мы снова не попадём под её иго.

— Нет, этого не будет. Не бойтесь, колёса времени не вертятся назад.

Отвечая ему так, я думал о многом. Может быть, я был не прав, говоря так, ибо проповедник не знал, о чём я в это время думал.

— А если она будет распространяться, то какими мерами вы думаете её остановить? — спросил он. — Вы не разрешили светским чиновникам собирать сведения о вероисповедании населения и доносить об этом нам, как мы вас просили» Другие губернаторы сделали ещё больше. Те, которые вас лично не знают, считают вас человеком слабым.

Я улыбнулся:

— Из вас вышел бы превосходный инквизитор, господин Иордане.

Он покраснел до корней волос:

— Можете смеяться надо мной сколько угодно. Увидим потом, кто из нас был прав.

— Увидим.

— Вы в самом деле не намерены возбуждать дела о сегодняшнем нарушении отцом Вермюйденом постановления совета? — сладким током вмешался барон ван Гульст.

— Не намерен, барон ван Гульст, — хладнокровно отвечал я. — Может, для соблюдения формальностей мне и следовало бы что-нибудь сделать. Но раз меня к этому принуждают, я решил не уступать ни на йоту. Отцу Вермюйдену уже под семьдесят. Он седой, как лунь. И этот старец следует за Христом так, как он считает себя обязанным следовать. Мне передавали, что во времена преследования он не выдал никого. Поэтому он должен спокойно дойти до своей могилы. Барон почти незаметно пожал плечами:

— Конечно, вы можете поступать, как вам заблагорассудится, но многие будут считать это слабостью, как сказал Иордане. В совете ропщут…

— Пусть их ропщут, — надменно возразил я. — Принц думает точно так же, как и я, и так же, как и я, не обращал внимания на ропот. Я ненавижу Рим и его духовенство, и потому ненавижу и всякие религиозные преследования. Пока я начальствую в Гуде, их здесь не будет.

Водворилось молчание. Я понимал, что в лице Иорданса я нажил себе смертельного врага, хотя он и не решался возражать мне. Но я порвал со своей прежней жизнью и сделался изменником вовсе не для того, чтобы стать орудием другой церкви, хотя бы она и называлась реформатской. Я знал, что оба этих человека, сидевших в этот вечер против меня, едва ли могут возненавидеть меня больше, чем они ненавидели меня до сих пор, ибо Иордансу нужны были преследования, а барону моё место. Пусть их попробуют добиться того и другого.

Донна Марион смотрела прямо перед собой. Так как она сидела рядом со мной, то я не мог видеть выражения её лица.

— Фи, господин Иордане, — вскричала фру Терборг, — вы слишком мало считаетесь с моим милым гостем и со мной, затевая такие разговоры. А теперь говорить об этом по крайней мере несвоевременно. Вы можете проповедовать в церкви, а не у меня за столом. Лучше не трогайте моего хлеба-соли, если не хотите быть неприятным.

Она нисколько не церемонилась с ним.

— И вы, барон, могли бы вести себя лучше, — начала она снова. — Не грех было бы вам сказать комплимент по поводу глаз моей племянницы или хотя бы моих. Это, конечно, не было бы новостью, но во всяком случае доставило бы удовольствие. А теперь, не угодно ли попробовать этого вина. Это мальвазия, вывезенная с острова, который находится где-то между тем и этим светом. Терборг — мир праху его — сдабривал его пряностями по какому-то собственному рецепту и продавал бутылку по пяти золотых. Это товар первого сорта, как видите.

Она была права. Видимо, Терборг был человеком не без дарований. Его жена тоже была неглупа, хотя её манеры и не подходили бы ко двору.

Крепкое вино произвело своё действие. Гости развеселились, кроме меня и донны Марион.

По мере того как возрастала весёлость и разговоры становились непринуждёнными, она время от времени бросала на меня тревожные взгляды. На неё, недавно приехавшую с юга, это веселье тоже произвело неблагоприятное впечатление. Двор короля Генриха Наваррского отнюдь не славится своей утончённостью, но во всяком случае он более изыскан, чем гостиная госпожи Терборг. Во всяком случае бояться ей было нечего. Мне раза два говорили, что моё присутствие за столом имеет самое охлаждающее действие. И хотя гости были сильно навеселе, но ни проповедник Иордане, ни барон не забывались относительно меня и донны Марион.

Было уже поздно, когда мы разошлись. Выйдя на улицу вместе с бароном и Иордансом, я остановился и посмотрел им вслед, наблюдая за тем, как они шли, пошатываясь. Каждого человека, каждую страну нужно принимать с недостатками и достоинствами и нельзя рассчитывать на то, что солнце Севильи будет золотить башни Гуды, точно так же, как нельзя надеяться, что свежее дыхание Северного моря будет веять над иссушенными полями Новой Кастилии.

Как бы то ни было, я поставлен теперь судьбой на определённое место и принадлежу этому народу, хотя обтесать добрых обывателей Гуды мне иногда кажется безнадёжной задачей. Невольно мои мысли переносятся к прошлому, когда я молодым ещё человеком был при дворе императора и мечтал, что когда-нибудь я буду от имени Испании править целым царством. Тогда это не казалось невозможным. Увы! Мы никогда не можем совершенно похоронить прошлое, хотя и стараемся выкопать ему могилу поглубже.

8 декабря.

Сегодня было довольно бурное заседание городского совета. Об этом едва ли стоило бы упоминать, ибо это не последнее и не первое бурное заседание. Но я уже описал в дневнике мои отношения с проповедником Иордансом и бароном ван Гульстом — слишком много чести для них, — и теперь приходится продолжать свой рассказ о них. На меня был сделан форменный донос по поводу отца Вермюйдена, но я не придал ему никакого значения.

И вот на сегодняшнем заседании поднялся господин ван Гутен и важно спросил меня, что я намереваюсь предпринять в этом деле. Я ответил. Он стал возражать, подчёркивая явное нарушение постановления совета и опасность, если это дело останется безнаказанным. После него стали говорить другие, приводя те самые доказательства, которыми меня пытался поразить Иордане на вечере у Терборг. Сам проповедник и барон ван Гульст не открывали рта всё заседание. В конце концов совет приговорил отца Вермюйдена к изгнанию.

Я не мешал им говорить и произнести приговор. Но когда они кончили, я встал и спокойно сказал:

— В силу предоставленных мне полномочий я по государственным соображениям отменяю этот приговор и объявляю его не имеющим юридической силы.

Они были так поражены, что некоторое время молчали. Несомненно, многие истолковали моё молчание как проявление слабости, и теперь моё хладнокровие и твёрдость явились для них совершенной неожиданностью.

Я хотел посмотреть, кто из них мои друзья и как далеко решатся пойти остальные.

Наконец медленно поднялся с кресла бургомистр — он как будто был испуган — и сказал:

— Вы сослались на государственные соображения. Позвольте узнать, какие именно.

— Я уже говорил вам о них, — отвечал я. — Я не возьму на себя инициативу религиозных гонений в Гуде. Мы только что стряхнули с себя иго одной веры и господство попов. И не следует теперь подставлять шею под другое. Исправляйте ошибки прошлого вашей мудростью, покоряйте его нетерпимость вашей гуманностью. Вы можете сокрушить заблуждение, впадая в другое, можете искоренить грех, совершая другой, но только на короткое время. Когда первый удар минует, это заблуждение восстанет опять и будет в десять раз сильнее прежнего и, в свою очередь, сокрушит вас. Если это вас не удовлетворяет, — прибавил я после некоторой паузы, — вы можете жаловаться на меня принцу и, наконец, генеральным штатам.