Дорога без возврата - Татьяна Николаевна Зубачева

– Лидь-Санна! – восторженно заорал Колька. – Моряцкий вам привет и семь футов под килем!

– Угомонись, Гольдин, – строго посмотрела на него женщина и не менее строго на Эркина. – А тебя я почему не знаю?

– Да он с нашей бригады.

Она внимательно, запоминая, оглядела Эркина.

– Давно работаешь?

– Две недели, – ответил Эркин.

– Так, – кивнула она. – Ты о профсоюзе слышал?

Эркин осторожно пожал плечами. Профсоюз? Тред-юнион? Кое-что он слышал ещё в Джексонвилле, а больше на перегоне и в Бифпите.

– Это… trade Union тред-юнион, да? – решил он уточнить.

– Знаешь английский? – удивилась она.

– Да он с той стороны, – засмеялся Колька.

– Тем лучше, – кивнула она и открыла свою тетрадь. – Тебя как зовут?

– Эркин Мороз.

Она записала и улыбнулась ему.

– Зайдёшь потом в профком. Знаешь, куда?

Эркин покачал головой.

– Я ему покажу, Лидь-Санна, – радостно заорал Колька. – И покажу, и расскажу.

– Уж ты нарасскажешь, – покачала она головой с ласковой укоризной.

Когда она отошла, Эркин тихо спросил Кольку.

– А кто она?

– Селезнёва-то? – вместо Кольки ответил ему Саныч. – Она по профсоюзной части. Ты вообще-то о профсоюзе что знаешь?

– Тrade Union ред-юнион запретил давать цветным хорошую работу, – ответил Эркин, перемешивая русские и английские слова.

Саныч хмыкнул.

– Однако и знания у тебя. Это где ж такое?

– Там. В Алабаме. Тrade Union ред-юнион для белых.

– Так. Ну, а теперь слушай.

К тому времени, когда они подошли к кассе, Эркин знал о профсоюзе вполне достаточно, чтобы уяснить: отдаёшь каждый месяц сотую часть заработка, а взамен за тебя, если что, заступаются и иногда кое-что подкидывают. Так что…

– Эй, заснул, что ли?

Эркин наклонился к окошечку и назвал свою фамилию и табельный номер. Перед ним лёг разграфлённый лист в буквах и цифрах.

– Вот здесь.

В прошлый раз ему сказали, что как неграмотный он может ставить вместо подписи крестик, а после его объяснений о двух буквах показали, как их писать по-русски. Оказалось, что почти так же, только первую в другую сторону развернуть. Так что он спокойно и почти уверенно нарисовал ЭМ в указанном месте.

– Так, а теперь вот здесь.

Ещё один лист. Он успел увидеть цифры и теперь, пока кассир отсчитывал его рубли, быстро думал. Семьдесят пять по первому листу и столько же по второму. Почему? Ну, «ёлочные» – там сколько угодно может быть, но получка почему такая большая?

– Держи, сто пятьдесят. Следующий.

Колька подтолкнул его в спину, и Эркин стал пробираться к выходу. Сто пятьдесят рублей, если сотую в профсоюз, то это… это рубль и пятьдесят копеек. А больничная страховка же ещё. И на старость, как его, да, пенсионный фонд. Там тоже по сотой. Это уже четыре пятьдесят. Хотя нет, это он в прошлую получку отдавал. Вместе со всеми. Как раз три рубля. А налоги ещё… нет, ему сказали же, что налоги прямо по бумаге идут, до выдачи, и об этом можно и не думать, без тебя и начислят, и отчислят. Значит, только в профсоюз платить. Ладно. Может, и впрямь, дело сто́ящее. Если всем, как они говорят, от профсоюза хорошо, то вряд ли ему будет плохо.

Дорогу Колька объяснял толково, ничего не скажешь, и комнату профсоюза Эркин нашёл быстро. И эта женщина – Лидия Александровна Селезнёва – была там. И ещё какие-то люди. Шум, споры… Эркин уже собирался повернуть обратно: у них свои дела, он и после зайдёт. После праздников. Но его заметили и окликнули:

– Мороз? Проходи, садись, – она улыбнулась. – Поговорим немного.

Эркин вежливо улыбнулся в ответ и сел на указанный стул, положил ушанку на колено.

В принципе ничего страшного и даже необычного не было. Обычные вопросы. Давно ли работает, когда и откуда приехал, где живёт, есть ли семья. Услышав, что его жена тоже на заводе работает, Селезнёва быстро остановила его.

– Постой-постой, она в каком цеху?

– В машбюро, – ответил Эркин.

– Ага, точно, – Селезнёва, перелистав свою тетрадь, нашла нужную страницу. – Мороз Евгения Дмитриевна. Да, вот же и о тебе запись. Эркин Фёдорович, так?

– Так, – улыбнулся её радости Эркин.

– И дочь Алиса пять лет?

– Да, – улыбка Эркина стала сердечней.

Селезнёва что-то написала в тетради, сделала отметку на его странице и в какой-то ведомости. Они ещё немного поговорили, условились, что после праздников Эркин зайдёт и подаст заявление о приёме в профсоюз, тогда, после приёма, и взносы заплатит, уже с январской получки, а на досуге пусть вместе с женой о детском саде для дочки подумают, и если решат, то тоже заявление сразу после праздников подадут, и он попрощался, поздравил всех с наступающим праздником, выслушал ответные поздравления и ушёл.

Что ж, если в самом деле так, как говорил Саныч, да и сам он вроде убедился, что дело это если не стоящее, то точно не вредное. Но это всё потом. А сейчас… Сейчас он переоденется и пойдёт домой. И начнутся у него праздники. Настоящие. В бытовке было тихо и пусто. Ну да, кто с утра был, уже ушли, а… «полуденники» – Эркин, проверяя себя, посмотрел на часы – как раз во дворе. Он открыл свой шкафчик и стал переодеваться. Рубашку он возьмёт с собой: пропотела за эти дни. Так, куртка, валенки, штаны. Можно и не разминаться – особой работы сегодня не было, а пока за деньгами стоял и в профсоюзе сидел, тело отдохнуло. Эркин не спеша, с удовольствием переоделся, осмотрел полотенце и решил его тоже захватить домой, тоже стирать пора. Ну, вот и всё. Он закрыл и запер шкафчик, завернул рубашку в полотенце и положил свёрток в матерчатую сумку. Такие здесь были у всех. Сложил, засунул в карман и пошёл, а купил чего, так опять же не в руках несёшь, удобно, что и говорить, у женщин они яркие, в цветах и узорах, а себе он, конечно, купил в лавке у заводской проходной тёмно-зелёную из непромокаемой, как сказала продавщица, военной ткани. На прощание Эркин поглядел на себя в зеркало, сбил ушанку слегка набок и пошёл к выходу.

У проходной была толкотня. Кто уходит, кто только пришёл, но уходящих вроде побольше. С Женей он, конечно, разминулся, но они так и думали. Так что теперь… надо домой, но Эркин всё-таки свернул на центральную улицу, где были самые дорогие, но и самые хорошие магазины. В Алабаме он и носа бы сюда высунуть не рискнул, поберёг бы шкуру, а здесь… хоть так пройтись, хоть купить чего – всё ему можно, были бы деньги. «Ёлочные» – это ж, если подумать, та же премия