Тайный воин - Мария Семенова

– Учитель…

Ветер спокойно спросил:

– Повторять меня вынуждаешь?

Сам расстегнул пояс, кожаный, в потёртом серебре воинской славы. Бросил Хотёну. Лихарь, страдая, всё не мог встать с колен, не смел прикоснуться к наставнику. Да кто бы на его месте решился! Ветер досадливо сдёрнул кожаный чехол и рубашку. Явились шрамы от ран, принятых ради Владычицы. У шеи висел простенький оберег, вырезанный из кости. Ветер снял и его. Поцеловал, отдал Хотёну. Лихарь наконец выпрямился, у него текли по лицу слёзы, смотреть было жалко и страшно. Он выполнит приказ – но весь двор видел, кому из двоих будет больней.

– Порадуй Владычицу, старший сын! – звенящим голосом сказал Ветер. – Я провинился. Я должен взять свою честь!

Когда Ворон торопливо чмокнул её, выскочил из чулана и убежал как настёганный, Надейка некоторое время недоумённо трогала пальцем губы. Потом начала сползать в прежний полубред, полусон. Вялой рукой нашарила рядом кугиклы. Вот бы дикомыт снова приснился, он ведь их сделал. Надейка поднесла сверлёную деревяшку ко рту, слабо дунула.

– Жила я… в красных… теремах…

Вроде были ещё слова, но она их не помнила. Силы кончились, девушка задремала. Еле внятные отзвуки пения, проникавшие со двора, достигали спящего слуха. Надейка слышала колыбельную. Подошла мама, склонилась, погладила по голове. Они опять укрывались в сугробах, мама обнимала её, загораживала от метели… вот только холод полз по ногам, добирался до живота…

Надейка вздрогнула и очнулась. Жирник ещё горел. Приподняв голову, девушка увидела сброшенное одеяло и… свою распахнутую наготу. Страшную, стыдную. Рубашка задрана до груди, живот и бёдра с пятнами ожогов не прикрыты даже повязкой.

«Кобоха придёт… раскричится… срамить будет…» – испугалась Надейка. Стала искать тряпку, чтобы не марать сорочки сукровицей и гноем. Но тряпки не было – сдёрнув, Ворон скомкал дрянную ветошку, выкинул вон. Шарящая рука царапнула ногтем бедро, просто по свойству больного места неизменно оказываться на пути. Надейка ахнула, замерев в предчувствии боли… К удивлению, боль так и не настигла её. Отросший ноготь ткнул беззащитную плоть словно сквозь одеяло. Ожоги покрывала гибкая мутноватая плёнка, гладкая, прочная, как чешуя коропа. Девушка вспомнила глаза дикомыта, пылавшие бешеной надеждой. Прислушалась к себе… поняла: снадобье, которое он так поспешно размазывал, начало творить обещанное волшебство. В сознании понемногу рассеивался дурнотный туман. Надейка словно выбредала к свету и ясности из густого паоблака, в котором блуждала седмицами.

Она осторожно расправила рубашку, немного передохнула, стала тянуть к себе одеяло. Что-то сухо прошуршало. Надейка удивилась, сунула руку, почувствовала под пальцами берестяные листы. Вскроенные сколотни упорно свивались трубками. Из самой середины выпала пригоршня костровых углей, завязанных в лоскуток. А ещё – розовая раковина завитком. Девушка взяла её, улыбнулась, вновь закрыла глаза.

Когда дверка заскрипела, она тотчас проснулась. Успела испугаться: Кобоха!.. Ругать будет!.. Но это была не Кобоха… и подавно не Ворон.

– Надейка… спишь? – окликнул робкий голосок.

– Живу, Сулёнушка, – отозвалась она.

Чернавка забралась к ней в чуланчик. Надейке сразу бросилось в глаза – Сулёнка смотрела опасливо. Так, словно больную нежданно приблизил державец. Поправится, станет на поварне главной хозяйкой, начнёт обиды припоминать. Надейка не придумала ничего лучше, чем спросить:

– Вернулся господин Ветер?..

Она по-прежнему не была толком уверена, наяву или во сне врывался к ней дикомыт. Сулёнка глянула искоса:

– Вернулся, утром ещё.

– А сейчас что?

– Вечеренье глухое.

Оказывается, Надейка и не заметила, как подошёл к концу день.

– Вернулся, – повторила она.

«Убежал… не заглядывал больше… как спросить?»

– А Ворон твой сразу шасть к нам в стряпную! Страшный такой! Глазища – во! Хвать тётку Кобоху… р-раз – и в котёл посадил!

Приспешница хихикнула, оглянулась, покрыла рот ладошкой.

– Да за что бы?.. – снова испугалась Надейка.

Сулёнка продолжала, не слушая:

– Уж посадил, еле вынули! Полдня из портомойни носу не казала, едва отстиралась…

– А… было-то что? Хвалы вроде пели или слышалось мне?..

Сулёнка всплеснула руками:

– Правда, что ли, не знаешь?

Надейка мотнула головой, встревоженно и недоумённо.

– Так господин источник гневный возвращался, Ворона твоего приводил как есть винного, – затараторила приспешница. – К столбу ставил и уж так бил, так бил!.. А потом-то, потом! Как тот вовсе падал, господин сам к столбу вставал и…

– Живой ли? – спросила Надейка.

– …и господину Лихарю бить велел, и тот голосом плакал и…

– Сквара… Ворон живой?

Сулёнка прикрыла рот, не сразу сообразив, чего хочет Надейка.

– А как господин источник падал, обоих в покаянную относили, – сказала она. Вновь скосилась через плечо, округлила глаза. – Господин Лихарь теперь не ест, не пьёт, всё перед дверью на коленях стоит!

Надейка прикрыла глаза, перестала слушать. У столба!.. Значит, не приснился… Маленькое пламя жирника освещало засохшую миску со сбивалкой в гроздьях блестящих пузырьков. У столба… Вот почему он так спешил… двух слов не сказал… Это он к ней забежал перед тем, как к столбу встать…

Надейка тихо заплакала.

Раз в холоднице, значит живой… И честь взял…

Тени на берёсте

Ворон покоился в тишине и темноте, не чувствуя тела. Было легко и тепло. Разум плавал на грани блаженного пробуждения, когда сон и явь чудесным образом дополняют друг дружку. Потом вдалеке крохотным клубочком зародилось сияние. Это приближался огонь, его нёс на ладони брат Светел. В облике брата не было почти ничего от мальчонки, которого так хорошо помнил Ворон, но это был Светел. Ворон его всё равно узнал бы, даже не глядя, даже с завязанными глазами. Неодолимые течения несли их навстречу друг дружке. Светел был совсем уже близко, только протянуть руку и…

– Открывай глаза, сын, – сказал голос. – Довольно валяться.

Голос был очень знакомый и прозвучал наяву. Ворон, привыкший сперва вскакивать в готовности, а просыпаться уже потом, дёрнулся, попробовал разлепить ресницы. Сразу стало больно и холодно. Зарешёченное окошко впускало немного света. Ворон вспомнил и эту решётку, и тёмные узоры потёков на сводах холодницы. Он устыдился, что продолжает лежать, снова двинулся, вздрогнул, задержал дыхание, кое-как оторвал от камней затылок.

Он лежал на полу, на худой полсти, чем-то укрытый. И он был в холоднице не один. У дальней стены шевельнулся человек. Звякнула цепь, тянувшаяся от ошейника. Ворон рассмотрел, как блестели глаза.

«Дядя Космохвост?..»

Нет, это был не Космохвост. На цепи сидел Ветер.

Ворон мигом забыл, что у него самого кричала и жаловалась каждая косточка. Вскинулся на локтях.

– Учитель!.. – Рёбра обожгло так, что пришлось перевести дух. – Кто посмел?..

«Враги с войском подошли… жрецы опалили… острожане за вилы скопом взялись…»

Ветер негромко рассмеялся. Чувствовалось, и у него едва получалось не охать. Он сказал:

– Я тебе за твои художества тройное наказание отмерил, помнишь? Я дал тебе столько, сколько ты мог взять. Остальное сам принял. Потому что за дела учеников – ответ мой.

Ворон поспешно согнул руку к шее. Ошейника не было. Он попробовал вспомнить, чем кончилось наказание у столба, но память бродила ржавыми шегардайскими кипунами: поди что-нибудь рассмотри.

– Учитель…

Ветер улыбнулся в потёмках:

– У нас ещё два дня и две ночи впереди, сын. Так чтó всё-таки ты сказал у столба? Слева одно передали, справа другое…

Дикомыт стиснул зубы, с горем пополам принуждая замлевшее тело к повиновению. Кто-то озаботился натянуть на него штаны и рваную стёганку, спасибо хоть на том. Ворон сбросил одеяло, подумал было встать, не отважился, подобрался к Ветру на четвереньках. Зацепил кувшин, еле успел подхватить. Подал учителю. Ветер жадно стал пить, вода булькала, вливаясь в пересохшее горло. Ворон мог сколько угодно твердить себе, что на цепи сидел вовсе не Космохвост, что через два дня дверь просто откроется и они вместе выйдут наружу… Не помогало. Он снова был никчёмным, беспомощным Скваркой, пытавшимся отвести беду от гораздо более сильного человека. Чувство, что опять не сумеет ничего изменить, гнуло к земле. Вот сейчас вломится кто-то обозлённый и страшный… подобьёт учителя стрелой с наконечником в плёнке засохшего зелья, чтобы оборониться не мог, и…

За дверью еле слышно прошелестели шаги. Ворон взвился с пола, пригнулся в боевой стойке, сжал кулаки.