Нечаев: Созидатель разрушения - Феликс Лурье

Получив записку Мирского, комендант крепости И. С. Ганецкий, боевой генерал, прославившийся при осаде Плевны, в тот же день распорядился усилить охрану подступов к Секретному дому.[833] За Васильевскими воротами, через которые попадали в Алексеевский равелин, был поставлен усиленный наряд часовых Трубецкого бастиона. Тремя днями позже Ганецкий перевел 29 нижних чинов в Местную команду;[834] временно заменив их солдатами, несшими караульную службу в других частях Петропавловской крепости. На следующий день комендант приказал «увольнение со двора Равелина нижних чинов, в том числе и жандармских унтер-офицеров производить в строжайшем порядке»,[835] и просил министра внутренних дел графа Н. П. Игнатьева ускорить присылку для прохождения постоянной караульной службы в равелине «испытанного поведения людей».[836] Новая «испытанного поведения» стража начала прибывать 23 ноября.[837]

В течение нескольких недель, последовавших за 16 ноября, комендант Петропавловской крепости почти ежедневно направлял министру внутренних дел рапорты, прошения, донесения с разного рода предложениями об усилении охраны тайной тюрьмы, писал новые инструкции и распоряжения смотрителю равелина П. М. Филимонову, требовал немедленного их исполнения. В первых распоряжениях Ганецкого легко улавливается судорожная поспешность в принятии мер предосторожности. Видимо, не вполне доверяя доносу Мирского, лишь 17 декабря комендант крепости просил министра внутренних дел Игнатьева распорядиться произвести дознание «о беспорядках в Алексеевской равелине».[838] Ганецкому понадобился месяц, чтобы убедиться в правдивости сведений, поступивших от Мирского. Рассмотрев рапорт коменданта крепости, Игнатьев поручил начальнику Губернского жандармского управления, полковнику В. И. Оноприенко, приступить к дознанию о «беспорядках в Алексеевском равелине», наблюдение за ходом дела принял на себя начальник Штаба Отдельного корпуса жандармов, генерал-майор А. Н. Никифораки, ездивший в Европу ловить Нечаева. Постепенно картина происшедшего в Секретном доме начала вырисовываться в деталях. 18 декабря Ганецкий рапортовал Игнатьеву о «неудобстве оставлять Смотрителя Филимонова при равелине и необходимости его замены Соколовым с тем, чтобы офицер этот вступил в настоящую должность одновременно с новыми людьми».[839] Несколько дней спустя последовало распоряжение о назначении М. Е. Соколова «для временного исполнения должности Смотрителя».[840]

Соколов числился по Корпусу жандармов и отличался необыкновенной исполнительностью, суровостью, рвением к службе и другими качествами, сделавшими его выдающейся персоной в бесконечном ряду надзирателей российских тюрем. Это его Г. А. Лопатин прозвал Иродом, это он уморил многих народовольцев, отбывавших наказание в Петропавловской, а затем в Шлиссельбургской крепостях. Первой его жертвой на посту тюремщика оказался Нечаев, на нем шлифовал он свое ремесло. Молчаливый, постоянно мрачный «исполняющий должность» абсолютно пунктуально следовал букве инструкции. Ганецкий штурмовал начальство требованиями срочного утверждения штабс-капитана Соколова смотрителем равелина. После обнаружения дурного исполнения Филимоновым своих обязанностей власти не спешили. Лишь 25 февраля 1882 года «Министр Внутренних Дел не встретил препятствий к испрошению при назначении смотрителем Алексеевского равелина С.-Петербургской крепости, числящегося по Отдельному Корпусу Жандармов капитана Соколова».[841]

Ганецкий выхлопотал капитану Соколову необычно большое жалованье: за чин — 339 рублей, дополнительных — 100 рублей, столовых — 980 рублей 70 копеек, на прислугу — 90 рублей, итого — 2409 рублей 70 копеек в год.[842] Примерно столько же зарабатывало десять крестьянских семей, достаток которых считался выше среднего. Дополнительно на переезд в крепость и устройство квартиры Департамент полиции выдал новому смотрителю 300 рублей.[843] До утверждения Соколова в должности он с присушим только ему рвением помогал Ганецкому наводить в равелине должный порядок.

В декабре 1881 года в распоряжение Соколова поступили четыре жандармских унтер-офицера «дополнительного штата», один унтер-офицер и 27 рядовых из С.-Петербургского и Московского жандармских дивизионов.[844] В последних числах декабря отчисленные из равелинной команды четыре унтер-офицера и 36 рядовых были заключены в Трубецкой бастион Петропавловской крепости,[845] с 19 ноября большая их часть находилась под стражей при Управлении столичной полиции. Вместо них в крепости появились новые стражи — пятьдесят один нижний чин.[846] Филимонов окончательно расстался с делами смотрителя 22 января 1882 года,[847] четырьмя днями позже он выехал с семьей из крепости и поселился на Гороховой в доме Жеребцова. Там он дожидался своей участи.

Оноприенко, проводивший дознание и следствие, анализировал схемы перемещений заключенных Секретного дома из камеры в камеру, графики дежурств стражи, журнал их увольнения из крепости, протоколы допросов солдат и унтер-офицеров. В конце января в Трубецком бастионе находились 59 арестантов (в их числе давно уволенные со службы), подозреваемые в качестве участников равелинных беспорядков,[848] некоторых из них в феврале освободили из заключения за отсутствием состава преступления.[849] В первых числах февраля полиции удалось арестовать слушателя Медико-хирургической академии Е. А. Дубровина.[850] В то время как Оноприенко трудился над дознанием, Соколов продолжал обнаружение упущений Филимонова. В начале марта новый смотритель Алексеевского равелина представил Ганецкому листок «Народной воли» от 23 октября 1881 года за № 6, оказавшийся в тюфяке, принадлежавшем одному из нижних чинов Петербургской Местной команды. Листок этот имел надпись карандашом, сделанную рукой Нечаева. Ганецкий распорядился обыскать все камеры Секретного дома, допросить поручика Андреева и бывших охранников.[851]

Документы Алексеевского равелина не позволяют установить, чем завершилась история с находкой листка «Народной воли».

Оноприенко вчерне закончил дознание еще в начале марта. Опираясь на полученные сведения, майор Головин написал для императора особую записку, в которой изложил существо происшедшего. Игнатьев 10 марта сделал доклад монарху и оставил ему головинскую записку, на которой Александр III после прочтения начертал; «Более постыдного дела военной команды и ее начальства, я думаю, не было до сих пор».[852] Получив высочайшую резолюцию, Игнатьев 14 марта отправил Ганецкому следующее письмо: