Пути предназначения - Влада Воронова

Но Авдей не любит маски. И без крайней необходимости не надевает.

Как и не возьмёт без самой крайней на то необходимости оружие.

— Нельзя быть таким открытым, — сказал Эльван. — Мир жесток. Он уничтожает всё, что не скрыто бронёй.

— А это смотря что в нём искать, — ответил Авдей. — Уничтожение или созидание. Вряд ли в боевой броне можно будет заниматься миротворчеством.

— В каком смысле?

— В любом.

Авдей открыл дверь.

Эльван вошёл, осмотрелся. Точно такая же квартира, как и у него, с той же казённой меблировкой.

Авдей вымыл руки, поставил на журнальный столик вино, печенье и шоколад — традиционное угощение в Бенолии.

Эльван подошёл к письменному столу, тронул замысловатое устройство из стекла и металла. Оно отозвалось тихим звоном.

— Это и есть кмелг?

— Да, — кивнул Авдей.

— На нём можно сыграть реквием? — неожиданно для себя спросил Эльван.

Авдей вопросу не удивился. Наверное, счёл заурядным любопытством.

— Для реквиема нужен симфонический оркестр.

Авдей сел, точнее — упал в кресло, полузакрыл глаза. Лицо усталое.

«Это ведь очень тяжело, — понял Эльван, — целый день таскать себя на двух палках».

— Сделать вам травяной чай с мёдом? — спросил он. — Я купил всё необходимое. Сам не знаю, зачем.

— Травяной чай — идея замечательная, — сказал Авдей и стал подниматься на костыли. — У меня имбирные пряники есть.

Эльван улыбнулся. «А ведь я первый раз пришёл в гости. Смешно. И грустно. А самое главное, глупо — в моём-то возрасте и начинать новую жизнь. Но деваться некуда, придётся».

За чаем говорили о боях без правил. Благодаря Кандайсу Джолли Авдей отлично разбирался в теме.

— Ваш дедушка священник, — сказал вдруг Эльван. — Вы должны знать все танирские обряды. Там есть Прощальный канон, а в нём песня.

— В любом таниарском каноне есть песнопения, — ответил Авдей. — В погребальной церемонии их три.

Эльван как сумел, напел мелодию.

— Это «Сокровища памяти», — сказал Авдей.

— Ты уходишь.Только в сердце моём остаётся твой свет,И не меркнуть ему в вихре данных мне лет.Вечен времени бег,Лета жар сменит снег,Горы будут песком,А вода — ветерком.Только свет неизменен твой в сердце моём,Продолжать свою жизнь теперь будешь ты в нём.

Авдей неловко повёл плечом.

— Я посредственный вокалист. Песнопение заслуживает лучшего исполнителя.

Эльван резко поднялся, отошёл к окну.

— Мой друг недавно умер, — сказал он.

Авдей молчал. И это было лучше всего.

Тихо зазвучала мелодия — грустная и светлая. Эльван заплакал. Так они и лились вместе — слёзы и прощальная песня.

— Со времён приюта не плакал, — сказал Эльван. Авдей оборвал мелодию.

— Зачем вы здесь? — спросил он. — Вы ведь можете уехать куда угодно, в любую точку Иалумета. Всем отставникам Асхельма положено солидное выходное пособие, хватит на аренду приличной квартиры и безбедную жизнь до того, как найдёте нормальную работу.

— Мне не к кому идти, — сказал Эльван. — Не для кого жить.

— Кроме «для кого» бывает ещё и «для чего».

— Только не у нас. У нас всё начинается с «для кого». И заканчивается тем же. Я ведь теньм, пусть и бывший. А мы способны жить только для кого-то.

Авдей смотрел серьёзно, вдумчиво.

— Если будет «для чего», появится и «для кого». Люди, тем более любимые, никогда не встречаются просто так. Только на пути к чему-то.

Эльван горько усмехнулся.

— Да кому я нужен… Вы ведь мою жизнь не возьмёте?

— Это зависит от того, для чего мою жизнь захотите взять вы.

— Что? — оторопел Эльван.

— Если вы хотите с кем-то связать свою жизнь — всё равно с кем: с другом, с учителем, с любовницей — то этот «кто-то» обязательно должен быть вам для чего-то нужен. Хоть для чего. Пусть даже для того, чтобы было, с кем обсуждать результаты спортивных боёв. Так для чего вам я?

— Ни для чего, — тихо сказал Эльван. — Ни вы… Ни император… Никто. Только Димайр и Клэйм. Но Димайра больше нет. А Клементу я буду помехой, потому что не знаю, куда себя деть. — Эльван качнул головой. — Вы так невозможно, так ужасающе правы… Чтобы претендовать на кого-то, сначала нужно найти для себя что-то. А у меня ничего нет.

— Вот так совсем и ничего? Вы так были чем-то заняты все эти дни, что я даже на чай вас пригласить не решался. Не хотел мешать. А теперь вы говорите, что у вас ничего нет.

Эльван смущённо улыбнулся.

— Я для Клэйма репортаж делал о гардской жизни. Вообразил себя журналистом. Всё равно заняться было нечем. Вот и насуропил. Хотите посмотреть?

— Хочу, — сказал Авдей.

— Я сейчас принесу видеопланшетку. — У двери Эльван остановился, посмотрел на Авдея. — Бюро по трудоустройству сможет подыскать мне место в какой-нибудь газете или на стереоканале? Может, и глупо лезть в журналистику вот так, с кондачка, но ведь лучше это, чем не делать вообще ничего, верно?

— Да, — кивнул Авдей. И сказал: — В Бенолии журналистов не через бюро набирали, а через специальный сайт, где соискатели размещали свои репортажи. Главредам сразу было видно, кто на что способен. Может быть, и в Гарде что-нибудь подобное есть?

— Сейчас принесу планшетку, антенну и проверим, — сказал Эльван.

— 15 —

Эмиссар ордена с брезгливым презрением оглядел двухместную комнату строительного общежития, которую занимал бывший рыцарь Найлиас. И, как на острый клинок, наткнулся на насмешливый взгляд орденского отказника.

Если на эмиссара Найлиас смотрел с насмешкой, то его ученику, жалкой и неуверенной тенью топчущемуся за спиной наставника, улыбнулся ободряюще и сочувственно.

— У вас есть ровно пятнадцать минут, эмиссар, — сказал Найлиас, — чтобы убраться со стройки на аэрсную подстанцию. И два часа на то, чтобы покинуть Бенолию. В противном случае вам обеспечен немалый каторжный срок на одной из здешних плантаций.

— Вы изменили ордену, — тяжело и значительно уронил эмиссар. — Предали самое святое дело в Иалумете.

— Нельзя предать то, чего нет и никогда не было, — ответил Найлиас. — Орден утратил свою рыцарственность в тот день, когда из третейского судьи и хранителя мира стал тираном. Народ Иалумета уничтожил чудовище, в которое превратился орден и правильно сделал. А вы вот уже пятьсот с лишним лет пытаетесь реанимировать его изгнивший труп. Но ничего у вас не получится, как не получалось и раньше. Мертвецам нет места среди живых.

— Ты не только предатель, — завизжал, как истеричная баба, эмиссар, — ты ещё и кощунник! Белый Свет оскорбляешь!

— Эмиссар, — спокойно ответил Найлиас, — когда у вашего ученика день рождения?

— Что? — непонимающе переспросил эмиссар. — Какой день рождения?

— Что ваш ученик любит есть на обед? — продолжал Найлиас. — Рубашки какого цвета предпочитает? Эмиссар, вы живёте с ним бок о бок не меньше года, и не знаете того, что всегда известно даже посторонним людям. Как же вы можете научить адепта Белого Света видеть этот самый Свет, если не способны увидеть собственного ученика?

— Не пытайтесь спрятаться от ответа за пустопорожними словесами!

— Это ваши слова пустопорожни. А мои — жизненно необходимы. По крайней мере, вашему ученику они душу затронули.

Эмиссар глянул на адепта. Тот смотрел в пол.

— Эмиссар, — сказал Найлиас, — вы не можете не знать об орденской и братианской амнистии, которую с благословления ВКС объявил Коронный совет Бенолии. Любой орденец или братианин, который публично, через газету «Полицейский вестник» откажется от членства в братстве или ордене, полностью освобождается от ответственности как за само членство в запрещённых организациях, так и за поступки, совершённые по приказу их руководителей. Правительство гарантирует, что отказникам не будут задаваться никакие вопросы о других членах этих организаций и планах их действий. Больше того, отказникам гарантирована защита от мести со стороны… хмм… бывших коллег по отсутствию разума. Так что поторопитесь покинуть Бенолию, эмиссар. Через пятнадцать минут запись нашей беседы уйдёт на сервер полиции.

— Грязный и подлый предатель! И такой твари орден хотел даровать прощение!

Найлиас рассмеялся.

— А людей-то вам не хватает. Бегут от вас люди. Одни мертвяки остаются. Тело у них живое — жрёт, срёт, даже трахается, а душа в теле мёртвая. Хотя может и нет там никакой души, да и не было никогда. Я тоже был таким мертвецом. И чтобы к жизни вернуться, заплатил очень дорого.

— Предательством? — скривил губы эмиссар.

— Да, предательством. Но не тем, о котором пытаетесь толковать мне вы. Я предал ученика. Моё возвращение к жизни оплачено кровью Гюнтера. Больше того, я не смог уберечь от точно такого же предательства второго моего ученика, Николая. Он потерял побратима. Мы оба, как вылезающие из могилы умертвия, выпили ради своего воскрешения кровь Гюнтера. И знаете, что самое страшное и отвратительное? Спроси его об этом прямо, Гюнтер рад был бы отдать нам свою кровь. Но так не должно было быть! Если кто и смог стать подлинным братом Истины и настоящим рыцарем Белого Света, так это Гюнтер. Он должен был жить. Долго жить. Но вместо этого отдал свою жизнь нам. Это неправильно. Правильно было бы наоборот — наши жизни за него. Только вся беда в том, что Истина и Свет не способны отбирать жизни. Они могут только отдавать. И Гюнтер отдал.