Мемуары - Филипп де Коммин

Переговоры о лиге не были еще завершены, и немцы, недовольные этим, хотели уехать. Герцога Миланского приходилось упрашивать по поводу не знаю уж какой статьи[524], но тем не менее он велел своим людям согласиться на все, так что в итоге договор о лиге был спешно заключен [525]. Пока они этим занимались, я постоянно извещал обо всем короля, торопя его принять меры, чтобы либо остаться в королевстве, изыскав побольше денег и набрав как можно больше пехотинцев, либо тронуться в обратный путь, оставив в главных городах сильные гарнизоны, и сделать это, пока еще не собрались его противники. Я также предупредил монсеньора Орлеан^ ского, который находился в Асти лишь с людьми своего дома, чтобы он разместил там солдат, поскольку, как я его убеждал, он скоро подвергнется нападению. А монсеньору де Бурбону, оставшемуся во Франции регентом вместо короля, написал, чтобы он срочно послал людей для защиты Асти, ибо если бы этот город был потерян, то из Франции было бы невозможно доставить королю помощь. Еще я известил маркизу Монферратскую, которая была врагом герцога Миланского и проявляла большую благосклонность к нам, чтобы она в случае необходимости помогла, монсеньору Орлеанскому людьми, поскольку с потерей Асти потеряны были бы и маркизаты Монферрат и Салуццо.

Договор о лиге был заключен поздно вечером. А утром, ранее, чем обычно, меня вызвали в Синьорию. Дож сказал мне, что во славу святой троицы заключен союз между нашим святым отцом, папой, королями римским и кастильским, венецианцами и герцогом Миланским с троякой целью: во-первых, чтобы защитить христианский мир от Турка; во-вторых, для защиты Италии; и в-третьих, чтобы сохранить их государства. Об этом я должен был известить короля. Их собралось там очень много, около сотни или более человек, и все гордо стояли с высоко поднятыми головами, совсем непохожие на тех, какими они были в тот день, когда сообщили мне о падении неаполитанского замка. Дож сказал также, что написал своим послам при короле, чтобы они простились с ним и вернулись назад. Одного из них звали мессиром Антонио Лоредано, а другого – мессиром Доменико Тревизано.

У меня сжалось сердце, и я очень испугался за короля и всех его спутников, полагая, что военная готовность лиги большая, чем была в действительности, поскольку они сами мне это внушили. Я боялся, что немцы уже готовы выступить, и если бы это было так, то королю не удалось бы выбраться из Италии. Я решил, будучи разгневан, не говорить многого, но они вынудили меня выйти на поле ристалища, и я сказал, что еще вчера вечером известил об этом короля, как делал неоднократно и ранее, и что он сам писал мне об этом, уведомленный о готовящемся заключении договора из Рима и Милана. Дож переменился в лице от удивления: как это я говорю, что писал об этом накануне вечером, если во всем мире нет людей более скрытных, чем они, и нигде заседания советов не обставлены такой секретностью, а людей часто заключают в тюрьму по одному лишь подозрению в разглашении тайны. Но именно поэтому я и сказал им так. Кроме того, я заявил, что написал уже и монсеньору Орлеанскому, и монсеньору де Бурбону, чтобы они разместили в Асти людей, надеясь этим задержать их наступление на Асти, и если бы они были готовы настолько, насколько думали и похвалялись, они без труда взяли бы Асти, ибо город был плохо защищен и в таком положении оставался еще долгое время спустя.

Они принялись убеждать меня, что не имеют ничего против короля, но хотят защитить себя от него, ибо он злоупотребил данным им обещанием овладеть одним лишь Неаполитанским королевством, а затем пойти против Турка, проявив совсем другое намерение – разгромить герцога Миланского и флорентийцев и захватить земли церкви. На это я ответил, что короли Франции всегда содействовали возвышению церкви, приумножению ее богатств и всегда защищали ее; и что нынешний король будет скорее делать то же самое, нежели притеснять церковь; и что ими движут совсем не эти побуждения, а желание посеять смуту в Италии и извлечь из этого выгоду для себя; и что я уверен в том, что они именно так и поступят. Им не понравились эти мои слова, как мне передали; но из того, что они овладели городами Апулии, взятыми ими в залог за оказанную королю Ферранте помощь против нас, всем стало ясно, что я сказал правду.

Я встал, чтобы уйти. Они меня вновь усадили, и дож спросил, не намерен ли я приступить к переговорам о мире, поскольку накануне я завел об этом речь. Но тогда я поставил условием начала переговоров о мире отсрочку на 15 дней образования лиги, дабы я успел написать королю и получить ответ.

Когда все было сказано, я вернулся к себе. А они пригласили послов, сходившихся один за другим, и когда я выходил с их собрания, то встретил неаполитанского посла, в красивой новой одежде и радостного, на что были причины, ибо для него создание лиги было великим событием.

После обеда все послы членов лиги отправились кататься на лодках, что было одним из развлечений в Венеции; и у каждого посла количество лодок соответствовало числу сопровождающих лиц и размеру выплачиваемого Синьорией содержания; а всего было около 40 лодок, украшенных штандартами с гербами хозяев. Все это общество с множеством музыкантов проехало мимо моих окон. Послы Милана, по крайней мере один из них, который многие месяцы составлял мне компанию, сделали вид, будто меня уже не узнают. В течение трех дней ни я, ни мои люди не выходили в город, хотя ни разу ни обо мне, ни о ком из моих людей не было сказано бранного слова. Вечером был устроен великолепный праздник, зажжены огни на колокольнях и множество фонарей на посольских домах и произведен артиллерийский салют. Около 10 часов вечера я сел на крытую лодку и проехался вдоль берегов посмотреть праздник, в особенности вдоль посольских домов, где пировали и гуляли.

Но в этот день еще не было оглашения договора и большого празднества, поскольку папа попросил подождать несколько дней, чтобы сделать это в воскресенье, накануне пасхи, которое они называли оливковым воскресеньем. Он хотел, чтобы каждый государь и послы там, где будет оглашение, несли в руках оливковую ветвь, которую они считали символом мира и союза, и чтобы в Испании и Германии договор был обнародован в один и тот же день. В Венеции по этому случаю по земле настелили деревянную дорогу, красиво обитую, как они это делают на праздник Тела господня, и она вела от дворца до конца площади Сан-Марко. После мессы, которую служил папский посол, отпустивший грехи всем присутствующим на оглашении договора, они, члены Синьории и послы, все хорошо одетые, прошли процессией по этой дороге; многие, во всяком случае немцы, были в платьях из малинового бархата, который им выдала Синьория, а все их слуги были в новых, но очень коротких одеждах. По возвращении процессии были показаны мистерии и в лицах изображены Италия, а затем все короли и государи и королева Испанская. Тогда же они огласили договор у порфирового камня, где у них всегда происходят оглашения. За всем этим украдкой наблюдал из окна турецкий посол, который было уже отправился домой, но они пожелали, чтобы он остался и посмотрел это празднество; а ночью он пришел поговорить со мной при содействии одного грека и пробыл в моей комнате почти четыре часа; он очень желал установления дружбы между своим господином и нами.