Притяжение Андроникова - Коллектив авторов

Ираклий Андроников – редкостный сплав генетических основ культуры разных народов. Петербургская-петроградская европеизированность и элегантность вкуса и манеры поведения (легкость, но всегда в пределах допустимого, ни малейшего даже намека на «моветон») и многовековая грузинская культура с ее совмещением древних христианских обычаев и восточного культа праздничной публичности доброжелательного гостеприимства. Изящная, точная графика и классицизма, и российского серебряного десятилетия и щедрые наивные мазки Пиросмани. И все это в чарующе-естественном единстве. Здесь и семейный дух просветительства (дед его по матери – виднейший педагог рубежа веков, историк, приобщавший к преподаванию школьникам университетских профессоров), и театральности (тетке его выразил особую признательность К. С. Станиславский в книге «Моя жизнь в искусстве»), и грузинская народная театральность, когда праздник становился и школой мудрости, а тамада представлялся поэтом-новеллистом и наблюдательным историком-психологом. (Брат Ираклия, знаменитый физик, грузинский академик Элевтер Андроникашвили – тоже автор поразительных по живости очерков об ученых-физиках.) Быть может, это предопределило особую тягу к познанию жизни и творчества именно Лермонтова, в мироощущении которого и «космополитический» Петербург, и Кавказ, и восприятие русскими Кавказа?

У Ираклия к этому добавилась еще школа аналитической строгости и широчайшей эрудиции научной методики классиков нашего литературоведения и языкознания – Б. М. Эйхенбаума и Б. В. Томашевского, Л. В. Щербы и В. М. Жирмунского. Серьезные познания в истории, особенно XVIII–XIX веков, и профессиональная музыкальная подготовка, закрепленная вживанием в быт знаменитой Ленинградской филармонии, и сокровища музеев Ленинграда и его пригородов. Какие источники обогащения души и ума и какая способность восприятия и воплощения этого богатства культуры, науки и искусства вместе с повседневными житейскими наблюдениями в художественные образы и системность научной прозы!

В Ираклии Андроникове многое поражало и притягивало к нему. Все оказывались в плену его обаяния. Можно, пожалуй, говорить о пафосе обаяния – открытого, проникновенно умного и доброго одновременно, с заразительной радостно-ироничной артистичностью. Дружбы его искали, и не потому только, что почиталось престижным водиться со знаменитостью. С ним, в его обществе просто было бесконечно интересно, радостно и в то же время поучительно: мир, окружающие нас люди раскрывались в более богатом спектре красок, чем прежде; заметным оказывалось то, на что прежде не обратил бы внимание: постигалась цена наблюдений над частностями – и все это становилось уроком более углубленного и ассоциативного восприятия увиденного, услышанного, прочитанного. Причем как в игре, увлекательно и ненавязчиво. Это и как-то по-особому тонизировало – смех всегда очищает душу, освежает мысль.

В годы сталинщины это имело и особое, так сказать, общественно-оздоровительное значение. Мне довелось еще школьником быть на одном из первых выступлений Андроникова, в Доме журналистов. В тот период люди интеллигентского круга уже опасались ходить друг к другу в гости, собираться большими компаниями, дух подозрительности и страха придавливал всех. И какими радостно-просветленными стали лица собравшихся в зале, как дохнуло на всех уходящей от нас раскованностью поведения! Сколь важно было в те годы показать, что юмор, как форма и повседневного поведения и критического выражения мыслей в отношении известных людей остается в нашем бытии. Как это поддерживало дух! Ираклий был любим, именно любим, и более близко знавшими его, и все возрастающим кругом зрителей, слушателей, читателей.

В российской культуре давняя традиция – исполнение автором им же сочиненных устных рассказов, типологизирующих явления, восходящая по крайней мере еще к другу А. Н. Островского Ивану Горбунову. Но Ираклий Андроников воплощал в своем творчестве образы исторических лиц, причем достаточно известных. Он – создатель особой уникальной разновидности исторических источников: воспроизведения и образа исторических лиц, и представления о них современников. Это – отнюдь не имитация внешне узнаваемых черт таких людей (хотя и в этой области он был способен на вершинные достижения, например, передача великолепия голосов Качалова или Остужева). Ираклий – это чудо перевоплощения: и словарь, и порядок слов, и интонационная манера, характерные элементы внешнего облика – выражение лица, движение рук, походка. Степень сходства наводила первоначально мысль на сравнение с кинокадрами, а позднее с видеозаписью. Но это всегда и художественный образ, отражающий и творца его, притом не только его талантливость писателя и артиста, но и логическую точность исследовательского подхода к явлениям. Выделяется существенное, обычно и знакомое уже, но наряду с основным лейтмотивом ощутимы и иные мелодии. (Сравнение с музыкальным произведением напрашивается не напрасно – творчество Андроникова всегда контрапункт во всем его многообразии!) Заметно недосказанное, невыраженное, и как бы виден путь к нему. А это подчас и страшит. Андроников – доброжелательный художник и человек, но он и наблюдательный мыслитель-аналитик. Остается – и едва ли не сознательно – намек и на менее привлекательное в тех же людях: эгоцентричность, равнодушие, снисходительную барственность, нарочитость любезности, показную приветливость, недостаток чувства юмора… Созданные образы в какой-то мере на грани шаржа и гротеска. Но такие обобщения, сгустки художественно воплощенных черточек характера всегда отличает безупречный вкус, а следовательно, и такт. Это – показатель не только меткого глаза и опыта художника, тонкого слуха музыканта, но и проникновенного ума исследователя-психолога и историка культуры, знающего цену тому или иному историческому свидетельству.

И теперь, когда многих из изображаемых уже нет в живых и нам легче определить и оценить их место в нашей общественной жизни и культуре, когда мы узнаем немало нового о них из оставленного ими самими (дневники, записные книжки, мемуары и др.), из рассказанного о них или из официальной документации, сравнивая с изображенным (и написанным) Андрониковым, едва ли не всякий раз убеждаешься в том, как зорок был его взгляд и безграничны возможности актера, – отнюдь не все зная о своих героях, он сумел воссоздать главное в их образе. И как благодаря этому обогащается понимание многих явлений культуры XX века, облегчается комментирование многих мемуаров и художественных произведений, отражающих эти же годы. Особенно по сравнению с тем временем, которое так детально изучал Андроников – литературовед и историк, с эпохой Пушкина и Лермонтова.