Ограниченная территория - Вероника Трифонова

Где-то далеко на периферии мозга стукало напоминание рассказать Тиму о поездке к матери Вали, но это могло подождать. Ни к чему сейчас вызывать у него возмущение своим путешествием. Да и в конце концов, ничего нового я там не узнала.

Ничего. Наверное, я ошиблась — больше и нечего было узнавать. Дело закрыто, преступники вычислены. Всё закончилось — вот только ощущения счастливого финала не было.

Молча, не задавая больше вопросов, я достала с полки за стеклянными дверцами «горки» фужер, идентичный моему, и наполнила его, вылив из бутылки всю оставшуюся золотистую жидкость.

Надо бы взять ещё одну…

Метнувшись к бару, я вынула теперь уже бордовый «Ajka Crystal» (кажется, кто-то дарил мне на прошлый юбилей) и тоже водрузила его на столик.

Тим стоял рядом с диваном. Он уже успел снять свитер и положить на спинку кресла, и теперь был в простой чёрной футболке. Я не сомневалась, что друг успел так же и оценить, сколько я выпила в одиночестве. В другой день он бы непременно уточнил, бухала ли я от скуки по нему все дни, начиная от нашей последней встречи, удостоверился бы, что весь алкоголь был не дешевле тридцати тысяч. Хотя нет — учитывая количество выпитого, Тим бы, скорее, просто сказал, что мне хватит, и решительно оградил бы меня от бутылок. Или, по крайней мере бы, попытался. Но сейчас он молчал, и, хоть в его состоянии это было логично, меня это бесило. Хуже, что на смену злости моментально приходила жалость — и тогда хотелось кричать.

Я протянула ему бокал, а сама принялась открывать вторую бутылку.

— Спасибо. Не чокаясь…

Неизвестно, сказал ли так сейчас Тим на полном серьёзе, или фраза была отголоском его обычного юмора, но мне, чёрт побери, захотелось неуместно улыбнуться. А потом расплакаться. В самом деле, что теперь говорить? Все слова соболезнования сказаны, повторение ни к чему не приведёт, да и будет излишним — бессловесная тишина между нами говорила сама за себя. Мы понимали и чувствовали друг друга настолько, что ничего озвучивать было не нужно. Кто мы теперь? Одиночки. Остатки. Осколки расколотых надвое звёзд, одиноко летающие во Вселенной. Половинки магнитов. Лабораторных, сине-красных. Одна красная и одна синяя часть, лишившиеся своих красной и синей…

У меня опять промелькнуло чувство, что я упустила какую-то важную, ранее незаметную деталь. Я уже думала о ней сегодня, и каждый раз она уплывала…

— Да что же это такое! — опомнившись, я отвела горлышко бутылки в сторону. Ещё немного — и жидкость цвета граната пролилась бы через край.

Тим за моей спиной что-то сказал — я не расслышала, что именно. Тело моё вдруг напряглось от необъяснимой неловкости. Повернувшись, я отрешенно взяла у него из рук пустой бокал и начала наполнять его снова. Беспокойство друга буквально чувствовалось мною, как осязаемое. Ему было жаль меня, как мне — его, и он тоже мучился из-за неуместности в этой ситуации слов.

Определённо, Тим держится лучше, чем я. Хотя откуда мне знать, как он переживал дома?

Или… Может быть… Да нет. Но всё же…

Впрочем, думать об этом сейчас не хотелось.

Я выпрямилась. В глазах прыгали яркие точки. Странно, обычно такое количество крепкого спиртного влияло на меня менее выражено… Развернувшись, я протянула Тиму наполненный бокал. Комната вокруг начала расплываться, но друг оставался по-прежнему чётким. Даже слишком. Нет, действие алкоголя сегодня впрямь необычное…

— Кать, — мягко начал он, принимая бокал. Так много нежности в его тоне, чёрт возьми! — Я тут подумал — впредь надо будет ограничивать себя в бухле. Иначе сопьёмся.

Я нервно хихикнула.

— Что-то подобное ты сказал, когда мы в подростковом возрасте напали на домашний бар моего папы, а потом налили в пустые бутылки воду и чай, чтобы он сразу ничего не заметил.

Тим улыбнулся.

— Я тоже сейчас это вспомнил, — на секунду осекшись, он хрипло кашлянул. — Мы ведь снова теперь… Вдвоём. На этот весь арсенал остались, — друг кивнул в сторону шкафчика за моей спиной.

На лице его сохранялась улыбка, и я не столько начавшим размываться взглядом, сколько внутренним чутьем поняла, что Тим напрягся в ожидании моей реакции, потому что впервые за вечер здесь прозвучала отсылка к тому, что случилось — и прозвучала из его уст.

Я посмотрела на него и кивнула.

— Конечно. Научимся не злоупотреблять.

Несколько секунд я просто глядела на Тима, застывшего под тяжестью обрушившегося на нас момента. А затем, не успев понять, что делаю, кинулась к нему в объятия. Тот покачнулся — должно быть, едва не выронил виски. Свободной рукой Тим сжал меня, я же крепко обнимала его, утыкаясь ему в шею и вдыхая исходящее от него тепло. Рёбра изнутри давили молчаливый крик и огромное желание спрятаться от боли. От нашей общей боли.

Не отпуская меня, Тим на мгновение наклонился (я услышала стук стекла о стекло), а потом обнял уже обеими руками.

Мир вокруг растворялся. Он гладил меня по спине — а я прижималась к нему. Настолько, что почувствовала всё, что произошло. Но меня ничего не смутило. Даже когда Тим усадил меня на диван. Наверное, виной тому было воздействие алкоголя, усилившее желание выплеснуть все эмоции в какой бы то ни было форме. Если их нельзя было выразить словами. Ни это, ни другое.

Высказать… выразить… забыться…

Потом вроде выпили ещё — а может, и нет. Больше ничего нельзя было сказать точно. Кроме одного: Тим оказался слишком мне нужен. Как и я ему — по его прикосновениям я безошибочно почувствовала это.

Я закрыла глаза. Его дыхание было совсем близко, а руки — уже на горячей коже моего тела. От пронзившей тело горячей волны закружилась голова. Ещё несколько объятий и прикосновений — и вот я, лёжа на спине на диване, прижимаюсь своей обнаженной грудью к его груди. Нас несло в огромный бурлящий океан, рассыпая на атомы. Было страшно, но нам этого хотелось. Сбежать. От себя, от всех. Потеряться, с головой окунувшись в манящую и одновременно рискованную, не поддающуюся контролю стихию.

И это происходит. С каждой волной — всё сильнее. Я полностью понимала происходящее, но, к своему стыду, оно мне нравилось до безумной, неимоверно сладостной боли, от которой сбивалось дыхание. Неуместное чувство пугало и одновременно успокаивало. Слёзы, текущие из-под моих закрытых глаз, шли, казалось, из глубины души — с той самой кровоточащей расщелины, где треснула моя душа. Но с очередным движением тела её образ и мысли о ней исчезали —