Сад Рамы - Артур Кларк

– Роберт Тернер, – со смешком перебила его Элли. – А ты не собираешься закончить свою мысль? Что ты хочешь мне сказать?

– Ну хорошо, есть одна странность. Совершенно непонятная. В первом варианте классификации двое колонистов оказались за пределами всех групп. Изменив определения, Эд в конце концов сумел подобрать количественный разброс параметров одного из них и втиснул его куда-то. Но структура аминокислотных цепей оставшегося индивида настолько отлична от всех прочих обитателей Нового Эдема, что его не удалось отнести ни к одной из групп.

Элли глядела на Роберта так, словно бы муж ее сошел с ума.

– Эти два человека – твой брат Бенджи и ты, – неловко завершил Роберт. – Вы двое выходите за пределы всех групп.

– Следует ли мне беспокоиться об этом? – спросила Элли после того, как они в молчании прошли метров тридцать.

– Не думаю, – спокойно ответил Роберт. – Возможно, всему виной схема, которую использовал Эд. Быть может, он где-то ошибся... Впрочем, космические излучения могли в самом деле изменить генетическую структуру твоего организма на стадии эмбриона.

К этому времени они оказались на главной площади Позитано. Элли наклонилась к мужу и поцеловала его.

– Все это очень интересно, дорогой, – проговорила она, чуть поддразнивая его, – но я все еще не могу понять, зачем ты затеял этот разговор?

Большую часть площади занимала стоянка велосипедов. Выстроенные в две дюжины рядов и несколько колонн парковочные места размещались перед бывшей станцией. Теперь все колонисты передвигались на велосипедах, за исключением главы и членов правительства, пользовавшихся электрокарами.

Поезда в Новом Эдеме были отменены вскоре после начала войны. Внеземляне изготовили вагоны из очень легких и исключительно прочных материалов, которые фабрики, построенные в колонии, так и не сумели воспроизвести. Армия нуждалась в этих сплавах для самых разнообразных целей, и к середине войны оборонительное ведомство реквизировало все вагоны.

Элли и Роберт бок о бок ехали на велосипедах вдоль берега озера Шекспир. Маленькая Николь проснулась и невозмутимо оглядывала окружавший ее ландшафт. Они миновали парк, где в День Поселения всегда происходили пикники, и повернули на север.

– Роберт, – весьма серьезным тоном произнесла Элли, – ты уже обдумал наш долгий разговор, состоявшийся прошлой ночью?

– О Накамуре и политике?

– Да, – ответила она. – Я все-таки полагаю, что мы оба должны выступить против его указа, отменяющего выборы до конца войны... Тебя в колонии уважают. И многие из тех, кто работает в здравоохранении, последуют за тобой... Наи полагает, что могут забастовать даже работники фабрики в Авалоне.

– Я не могу этого сделать, – после долгого молчания проговорил Роберт.

– Почему же, дорогой?

– Потому что я не верю в удачный исход... Элли, ты – идеалистка. В твоем мире люди действуют в соответствии с моральными принципами или общественной необходимостью. На самом деле так никогда не бывает. Если мы выступим против Накамуры, нас скорее всего просто засадят в тюрьму. А что тогда будет с дочерью? К тому же нам наверняка откажут в средствах на борьбу с RV-41, и этим беднягам станет еще хуже. Сократят расходы и на госпиталь... Многие люди пострадают из-за нашего идеализма. Как врач я нахожу возможные последствия неприемлемыми.

Элли съехала с велосипедной дорожки в небольшой парк в пяти сотнях метров от первых зданий Сентрал-Сити.

– Почему ты остановилась? – поинтересовался Роберт. – Нас ждут в госпитале.

– Хочется минут пять просто поглядеть на деревья, понюхать цветы и обнять Николь.

Когда Элли слезла с велосипеда, Роберт помог ей снять с плеч рюкзак с младенцем. Элли уселась на траву, положила Николь к себе на колени. Взрослые молча следили за Николь, внимательно разглядывавшей три травинки, которые она уже сорвала своей короткой ручкой. Наконец Элли расстелила одеяло и нежно положила на него дочь. Потом подошла к мужу и обняла его за шею.

– Я люблю тебя, Роберт, очень-очень люблю. Но приходится признаваться, что иногда я совсем не согласна с тобой.

9

Свет, падавший в единственное окно в камере, вырисовывал картинку на глинобитной стене напротив кровати Николь. Решетка, прикрывавшая окно, образовывала квадрат, разделенный двумя вертикалями и двумя горизонталями, – почти идеальную матрицу «три на три». Проникшие в камеру лучи дали знать Николь, что пора вставать. Поднявшись с деревянного топчана, она пересекла комнату и помыла лицо в умывальнике. Потом глубоко вздохнула, пытаясь скопить в себе силы еще на один день.

Николь не сомневалась, что ее последнее жилище, в котором она находилась уже около пяти месяцев, располагалось где-нибудь в новом сельскохозяйственном районе Нового Эдема, в узкой полоске, протянувшейся от Хаконе до Сан-Мигеля. Везли ее с завязанными глазами, но Николь быстро поняла, что она находится в сельской местности. Иногда через небольшое окошко – 40-сантиметровый квадрат под потолком – в ее камеру сочился густой запах навоза. Кроме того, по ночам за окном Николь было абсолютно темно – никаких отблесков.

«Последние месяцы оказались самыми худшими, – подумала Николь, вставая на цыпочки, чтобы пропихнуть через решетку несколько зернышек риса. – Ни разговоров, ни чтения, ни упражнений. Два раза в день рис и вода». На окне появилась маленькая рыжая белочка, посещавшая ее по утрам. Услышав ее, Николь отступила назад, чтобы видеть, как белка ест рис.

– Увы, только ты разделяешь мое общество, симпатяга, – громко произнесла Николь. Белка прекратила есть и прислушалась, готовая бежать при первом признаке опасности. – И не понимаешь ни слова из того, что я тебе говорю. – Белка не стала задерживаться. Доев свою порцию риса, она отправилась восвояси, оставив Николь в одиночестве. Несколько минут женщина глядела в окно, где только что находилась белка, размышляя о судьбе собственной семьи.

Шесть месяцев назад, когда суд по обвинению в подстрекательстве к бунту был в последнюю минуту «отложен на неопределенное время», Николь разрешили каждую неделю принимать только одного посетителя; свидание длилось один час. Пусть встречи происходили в присутствии охранника и всякие разговоры о политике и текущих событиях были строго запрещены, но она с нетерпением ждала еженедельных свиданий с Элли или Патриком. Чаще приходила Элли. По некоторым намекам, весьма осторожно сделанным ее детьми, Николь заключила, что Патрик участвует в какого-то рода правительственной деятельности и не может часто отпрашиваться.

Когда Николь узнала, что Бенджи забрали в больницу и не позволяют посещать его, она разгневалась, затем впала в депрессию. Учитывая обстоятельства, Элли пыталась уверить свою мать, что с Бенджи все в порядке. О Кэти не говорили. Патрик и Элли не знали, как объяснить Николь, что старшая сестра вообще не желает видеться со своей матерью.