Колесо превращений - Николай Петри

— Почему это?

— Не знаю… такое ощущение…

— Значит, эмоции начинают возвращаться к тебе. Это хорошо. Могу только сказать, что самыми неприятными будут лишь первые минуты. Потом все образуется.

— О чем это вы?

Ответа Милав не услышал. Его слух (или сознание?) потряс настоящий рев. В следующий миг Милав оказался погребен под бурным потоком событий своей (и не только своей) жизни. Сначала он тонул. Долго. Мучительно. Потом откуда-то пришла уверенность, что он может плавать, и он поплыл. Затем он понял, что способен управлять гремучим потоком!

Открытие окрылило его, и он с радостью принялся манипулировать сознанием, словно игральными костями.

— Я вижу — ты вполне освоился?

— Не совсем, но ощущения непередаваемые! Это что-то запредельное!

— Естественно — мало найдется людей, удостоившихся чести полистать книгу собственной жизни!

— Это так интересно!

— Не увлекайся. А то дойдешь и до главы, которую липики еще не успели написать.

— Разве такое возможно?!

— Конечно. Но я пришел к тебе не за этим.

— Пришел?

— Разумеется! Я ведь не дух бестелесный, хотя поговорить с тобой мог и на расстоянии. Я пришел, чтобы помочь тебе вновь увидеть мир.

— Зрение?

— Да.

— Что я должен сделать?

— Ничего, лежи и выполняй мои приказы.

Милав почувствовал, что кто-то коснулся его лица. Чьи-то пальцы мягко и нежно стали поглаживать закрытые веки. Они несли на своих кончиках какую-то влагу. Милав услышал:

— Попробуй открыть глаза. Не сразу — небольшими усилиями…

Милав заморгал глазами, не испытавая ни боли, ни страха. Наконец он увидел над собой потолок, который словно появился из его воспоминаний. Был он серым и каким-то невзрачным. А вот кровать, на которой он лежал, светилась бирюзой!

«Я уже все это видел, — подумал он, — но когда?»

— Не хотите поделиться впечатлениями?

— Здорово!!

— Ну-у, для человека, в сердце которого побывало два дюйма стали, маловато экспрессии!

— Будет экспрессия, — пообещал Милав, — когда голова перестанет кружиться…

На это понадобилось время. Как и на то, чтобы упорядочить сумбур и хаос, царившие в его мыслях. Чтобы не мешать, голос, поддерживавший кузнеца, отключился. Пока его не было, Милав привел в порядок свои ощущения, но когда настала очередь воспоминаний, он почувствовал своеобразную преграду — что-то мешало ему.

Вернулся голос.

— Ты подавлен. В чем причина?

— Я не могу преодолеть внутренний барьер. Воспоминания перемешаны, словно бирюльки на игровом столе: потяни одну — и все они на тебя рухнут…

— И ты не догадываешься почему?

— И-нет…

— Все дело в том, что сознание не хочет возвращать тебе воспоминание о моменте смерти.

— Но как же так…

— Не спеши. Оно опасается, что это может поставить тебя на грань, которую ты с таким трудом преодолел.

— И что мне делать?

— Немного подождать. Время способно излечивать все. В том числе и образ смерти, испытанной тобой когда-то.

Милав стал ждать. Его никто не торопил, не подгонял. Все происходило удивительно плавно и естественно. Обрывки воспоминаний сами собой складывались в картину, словно имели взаимное притяжение, способное преодолеть хаос, творящийся в голове кузнеца. Это продолжалось долго. Сколько? Время не имело значения. Да оно и текло в эти минуты рывками — от даты к дате, от события к событию. И настал момент, когда в голове что-то прояснилось, будто из-за свинцовых туч выглянуло солнце и озарило самые темные и потаенные уголки, скрывавшиеся в сумерках сознания. Пелена спала Милав вспомнил все настолько ярко, что воспоминания казались реальностью.

Глава 2

ВИТТОРИО ЧЕЗАРОТТИ

Он увидел себя лежащим на нагретых солнцем досках палубы. Впрочем, слово «увидел» не совсем соответствовало его состоянию. Видеть глазами Милав уже не мог — они закатились, и веки надежно укрыли зрачки, в которых замер немой укор: «За что?»

«Видеть» теперь он мог только кожным зрением, воспринимавшим тепловые колебания и едва уловимые вибрации, производимые трясущимися плечами Витторио. Но еще и какие-то потоки исходили с вечернего неба, благодаря которому Милав смог восстановить происходившее через несколько секунд после того, как его сердце остановилось.

Витторио выдернул шпагу из груди Милава и отшвырнул ее от себя, словно она жгла ему руку. Он застонал и упал на колени перед кузнецом. Плечи его тряслись, губы вздрагивали; он казался обезумевшим.

— Как я мог сделать такое! Как я мог убить того, кто спас меня!! Будь проклят тот черный колдун, что украл у меня душу!!!

Витторио схватил Милава в объятия и стал баюкать его, надеясь этим оживить мертвого товарища. Потом Чезаротти встрепенулся, бережно положил Милава на доски палубы и стремительно кинулся к тюкам, которые они успели донести до лодки. Стал что-то лихорадочно искать, разбрасывая вещи и продолжая бессвязно бормотать. Наконец нашел — Милав с удивлением узнал рубиновую склянку, подаренную ему Нагином-чернокнижником на тот случай, «когда и мать далеко, и отец во сырой земле перину себе взбивает». Отбив горлышко эфесом шпаги, Витторио трясущимися руками вылил половину содержимого в рану на груди кузнеца, а остатком смочил платок, который достал из своей куртки и которым затем накрыл голову Милава. Занятый этими манипуляциями, он не замечал, что лодку давно уже несет по морю и что парус хлещет о мачту.

Витторио долго смотрел на тело Милава, лежавшее перед ним и плавно покачивавшееся в такт волнам. Потом что-то громко прокричал в грозовое небо и принялся лихорадочно убирать парус (усиливающийся ветер грозил опрокинуть лодку). Парус не давался, и Чезаротти просто обрубил такелаж широким мечом, оставленным кем-то из нападавших. Затем столкнул полотнище в море и стал привязывать Милава к мачте. Он торопился, поэтому у него ничего не получалось. Наконец, закончив с Милавом, он поднялся на ноги и, шатаясь, пошел за своей шпагой. Поднял ее, внимательно оглядел, будто отыскивая на блестящей поверхности ответ на мучивший его вопрос. Примерился, чтобы нанести самому себе смертельный укол. Но клинок был слишком длинным. Витторио без сожаления швырнул шпагу на палубу и переломил каблуком. Потом поднял меньшую половину и, расставив пошире ноги, приготовился к последней встрече с безразличным к человеческим судьбам клинком. Лица его Милав не видел, но по трясущимся плечам можно было догадаться, что решение далось Витторио нелегко. И вот грудь его рванулась навстречу смерти…