Ветер с Варяжского моря - Елизавета Дворецкая

В девичьей Загляда забилась в самый темный угол, где когда-то лежал раненый Тормод, и расплакалась.

Себя саму она ощущала раненной насмерть. В мыслях ее мелькали, как снежные хлопья в метель, обрывки воспоминаний обо всем пережитом за последний год. Прыжок Тойво с ладьи в воду, драка Спеха и Снэульва на торгу, рог с медом, который она поднесла Снэульву, и их обручение на берегу Волхова, возле «Медведя», впервые расправившего крылья. «Вовеки скальд не обронит березы колец подарка». Клеть, набитая плачущими женщинами, встревоженное лицо Снэульва, освещенное факелами, его голос: «Саглейд, где ты? Я нашел тебя!» Глум Бычий Рев, и подземный лаз в колодце, и лодка в чудском лесу. И все напрасно! Напрасно нить судьбы то разводила их, то снова бросала друг к другу. Видно, Макошь рассержена их упрямым желанием быть вместе вопреки всему. Богиня судьбы хочет разом положить всему конец. Лишиться не только Снэульва, но и Ладоги, всего, что было ей дорого, казалось Загляде хуже смерти. Это было как страшный сон, которому не дождешься конца.

Скрипнула дверь из гридницы, кто-то неслышно подошел к Загляде и тронул ее за плечо.

– Что ты плачешь? – прошептал тихий женский голос.

Загляда не сообразила, кто это, и отвернулась. Никто сейчас не мог ее утешить.

– Да посмотри же на меня! – тонкие пальцы с твердыми перстнями настойчиво впились ей в плечо. – Расскажи мне, что случилось? Я чего-нибудь придумаю! Ты уж мне поверь!

Загляда подняла глаза. Над ней склонилась молодая женщина, наряженная в ярко-синий шелк с вытканными цветами, с белым платом и позолоченным венцом на голове. Серебро на руках и на груди ее сверкало и позвякивало при каждом движении. А лицо ее с красивыми тонкими бровями и маленьким аккуратным носиком Загляда даже не сразу узнала. Это была княгиня Прекраса.

– Ваши же варяги говорят: от мертвеца толку нет, а живой на что-нибудь да сгодится! – продолжала она. – Я тебя за те два платочка не отблагодарила еще. Я ведь теперь княгиня – может, и с твоей печалью справлюсь?

– Да уж, тебя Макошь пожаловала! – горько ответила Загляда. Теперь ей было не до почтения. – Ты за кого хотела, за того и вышла. А меня отец надумал за киевского купца отдать и в Киев услать навеки!

– Вот так да! – потянула Прекраса и покачала головой. Жемчужные подвески на ее венце закачались, как струи дождя. – А ты отчего же не хочешь? В Киеве, говорят, и зима теплее, и весна милее нашего, и живут сытно. Да и муж у тебя будет небедный! Богатому везде красное житье! Кого же тебе в Ладоге жаль?

Прекраса заглянула ей в глаза. Тайная ревность все еще жила в глубине ее сердца, и ей бы очень хотелось, чтобы соперница, до сих пор не отдавшая ей всю любовь Вышеслава, оказалась подальше отсюда.

– У меня другой жених. Я за того киевского все равно не пойду! Только вот с отцом поссорюсь.

Опомнившись, Загляда убрала мокрые прядки волос от лица, постаралась успокоиться. Она не могла представить себя в Киеве, женой какого-то неведомого Кириллиного сына. Нет, отец ее не так жесток и не будет выдавать ее замуж силой. Но ее отказ сильно огорчит его, это Загляда понимала. Уже не в первый раз она своим глупым упрямством, глупой любовной мечтой расстраивает ему надежное и выгодное родство. Но разум Загляды не мог смирить ее сердца. Сколько раз в бедах и печалях разум подводил ее и других, а спасала – любовь.

С заднего двора вошел Снэульв. Увидев Загляду в углу, растрепанную и заплаканную, он разом переменился в лице, бросился к ней, поднял на ноги, обнял, стал торопливо расспрашивать на северном языке. Прекраса понимала с пятого на десятое, но узнала Снэульва – это и есть тот самый парень, которого Загляда ждала из похода. Глядя на них, молодая княгиня задумалась, приложив тонкий пальчик со сверкающим смарагдом к уголку румяных губ. Может быть, и без киевлян справимся. Новгородская княгиня хорошо знала, как нужно помогать доброй судьбе.

Вечером, укладываясь спать, Вышеслав заметил, что его жена чем-то расстроена. Усевшись на лежанку, она отвернулась от него и ни разу не взглянула, не сказала ни слова, пока девка чесала и заплетала ей на ночь косу. Отсылая девок, княгиня Прекраса была недовольна, в голосе ее звенели слезы. Вышеслав редко видел свою жену в дурном расположении духа и встревожился.

– Что с тобой? – спросил он, когда девки вышли. – Не больна ли?

– Не больна! – резко ответила Прекраса, отбрасывая руку мужа со своего плеча. – Не больна! Да недолго мне и захворать с тоски! А тебе-то что за беспокойство? Ты ведь только рад будешь!

Вышеслав смотрел на нее с изумлением. Его веселую и ласковую жену словно подменили.

– Да тебя ровно сглазили! – воскликнул он. – Не позвать ли бабок – с уголька побрызгать? Чем я тебя обидел?

– Чем обидел? – Прекраса гневно глянула на него через плечо, в карих ее глазах блестели злые слезы. – Мне на людей смотреть стыдно! Пока в Новгороде – так ничего. А как сюда приехали – так опять за старое! Ой, матушка моя, правильно мне говорила: не езди в Ладогу и мужа не пускай! Ой, что же я тебя не слушалась, глупая!

Молодая княгиня уткнулась лицом в подушку и зарыдала, неразборчиво причитая. Вышеслав смотрел на нее, ничего не понимая.

– Да что с тобой? – Он тронул Прекрасу за плечо, но она дернулась, словно обожглась. – Да расскажи толком! – умоляюще воскликнул Вышеслав.

Он не переносил женских слез, и мать и жена его отлично об этом знали. При звуках женских рыданий, особенно если это была женщина близкая, Вышеслав и себя чувствовал маленьким беспомощным мальчиком.

– Рассказать тебе? – Внезапно перестав рыдать, Прекраса села на лежанке. Щеки ее были мокры от слез, глаза блестели. – Будто сам не знаешь? Ты как приехал, так за весь вечер мне словечка не сказал, не взглянул даже! А только на нее и глядел на одну! Будто она тебе солнышко ясное!

– На кого на нее? – с досадой спросил Вышеслав, но слегка покраснел.

Он понял, о ком зашла речь. Княгиня, конечно, напрасно изобразила себя такой несчастной и заброшенной, но некая доля правды в ее словах была. На пиру в гриднице Вышеслав не раз посматривал на Загляду и опечалился, когда она ушла. Князь, водивший полки в бой и повелевавший тысячами, не мог приказать только одному – собственному сердцу.

– На Милутину дочку! – непримиримо ответила Прекраса. – Ты о ней по се поры думаешь, я ведь знаю!

– Не думаю я ничего! – краснея, с досадой отговаривался Вышеслав. Ему было противно лгать, но что он мог ответить жене? Думаю? Мечтаю? Хочу тебя на нее поменять?

– Думаешь, думаешь! – с горькой яростью настаивала Прекраса. Разрумянившись, с блестящими глазами и белой шеей, видной в разрез тонкой рубахи, она была хороша на диво. Вышеслав не считал бы свою судьбу уж вовсе несчастливой, если бы не эта глупая ревность.