Сочинения — Том II - Евгений Тарле

Все это было бы понятно и a priori, если бы даже не было положительных фактов; но факты дают самое красноречивое подтверждение. Свидетельства об этом нигде не сведены воедино; они разбросаны по разным картонам, сохранились они лишь случайно в виде отдельных, частных жалоб, донесений, ходатайств. Циркуляры центральной власти, имея по существу обобщающее значение, также немало помогают разобраться в том хаосе, каким представляется история обрабатывающей промышленности в годину максимума. Не обо всех отраслях промышленности сохранились эти свидетельства (например, шелковое производство было уже так страшно разорено отсутствием сбыта в 1789–1793 гг. и усмирением города Лиона в конце 1793 г., что еще до того, как закон о максимуме успел сказаться во всех последствиях, оно считалось как бы не существующим; впрочем, и о нем есть специальное показание, см. ниже). Но сохранившиеся показания совершенно единодушны, о какой бы отрасли промышленности ни шла речь.

1. Когда давалась характеристика состояния промышленности в 1792–1793 гг., уже было указано, как трудно приходилось со времени войны мануфактурам, получавшим сырье из-за границы, особенно морским путем. Но даже среди мануфактур этого рода, больше всего пострадавших от недостатка сырья, среди бумагопрядилен, были такие, которые держались и даже шли сравнительно недурно еще в 1793 г., и гибель их владельцы приписывали именно закону о максимуме [93].

Как мы видели, бумагопрядильная промышленность в рассматриваемую эпоху во Франции только еще зарождалась, и младенчество [94] этой ветви обрабатывающей индустрии совпало как раз с таким тяжким для всей промышленности периодом, когда и более старые и упрочившиеся во Франции промыслы были в совершенно угнетенном состоянии. Собственно, до войны Франция была поставлена в смысле получения сырья для этого рода индустрии в очень благоприятные условия: хлопок, привозимый с Бурбонских островов и из французской Гвианы, считался настолько высокого сорта, что англичане должны были покупать его во Франции. Англичане даже делали до войны так, что, не останавливаясь перед ценой, они скупали почти все сырье высшего сорта у французов, чтобы обеспечить за собой как бы монополию производства, и потом сбывали французам же выработанную материю.

Война дала громадное преимущество англичанам и сразу нанесла страшный удар французам: доставать хлопок тогда, когда все моря были в руках англичан, сделалось немыслимо. Колониальная торговля с 1793 г. стала страшно падать, и еще быстрее шло падение бумагопрядильной индустрии. «Большая часть мануфактур и бумагопрядилен испытывает гнетущую нужду в сырье, и каждый день фабриканты обращают наши взоры на нанимаемых ими рабочих, мужчин, женщин и детей, которые скоро лишатся хлеба вследствие невозможности добыть для них работу», — свидетельствует комиссия торговли 1 июля 1794 г. [95] Правительство делало все, что только было в его власти, чтобы добыть сырье, невзирая на войну, и этим спасти бумагопрядильную промышленность: делались заказы за границей, казна покупала по высокой цене всякий груз, который подданные нейтральных или союзных стран привозили во Францию, фабриканты получали субсидии, благодаря которым они не сразу прекратили производство, а только постепенно сокращали число рабочих [96], но, «несмотря на такие заботы и усилия», хлопок все реже и реже попадал в руки промышленников.

Комиссия отдает себе совершенно ясный отчет, что «пока длится морская война», нет никакой надежды спасти бумагопрядильную промышленность, и что рабочие, занятые работой на этих мануфактурах, неминуемо и в самом близком будущем должны очутиться на улице; и правительственные власти заботятся уже только о том, как бы приискать для этой категория безработных занятие и тех отраслях промышленности, которые имеют «какое-либо отношение» к бумагопрядильному делу, и где эти рабочие будут в состоянии работать.

Громадный торговый дом фирмы «Бастид и сын» обладал пятью большими бумагопрядильными мануфактурами в южной, западной и юго-восточной Франции: в Монпелье, в Вабре (департамент Тарн), в Камалье (департамент Тарн), в Шоле (департамент Mayenne-et-Loire) и Ремирмоне (департамент Вогезов). Рабочие целых деревень в окрестных горах работали на эти мануфактуры, не говоря уже о рабочих городских. В общей сложности во всех пяти мануфактурах еще в 1790 г. работало 5774 рабочих, а в 1794 г. в этих же пяти заведениях работало всего 1526 человек. Почему? Ответ — в другой паре цифр: в 1790 г. эти мануфактуры имели в качестве сырья 2385 квинталов хлопка, а в 1795 г. они могли достать лишь 472½ квинтала [97]. И хозяева вовсе не жалуются на оскудение рынка, на отсутствие сбыта, ничего подобного: они в виде первой причины выставляют отсутствие сырья [98], которое грозит всем их пяти мануфактурам близкой и окончательной гибелью; и рядом с этим основным злом ставят усиливший его закон о максимуме.

Бастид и сын пишут уже в конце 1794 г., когда о максимуме стало возможно рассуждать (их заявление помечено 24 фримера III года, т. е. 14 декабря 1794 г.), и они считают закон о максимуме самым ужасающим злом. Они тоже, как и многие другие, отмечают, что этот закон передал всю торговлю из рук купцов в руки случайных спекулянтов, которым именно легче всего было систематически обходить этот закон [99]. Кроме того, они отмечают еще одну черту, которая бросает свет на бытовую, так сказать, историю максимума: рабочие повадились требовать, чтобы из каждых двух вырабатываемых ими штук материй одна уступалась хозяевами им, рабочим, по цене, обозначенной в максимальных таблицах; а потом рабочие перепродавали эти штуки потребителям по повышенной цене, иногда по удвоенной цене и больше, чем по удвоенной [100].

Это показание любопытно, во-первых, потому, что показывает, до какой степени закон о максимуме плохо исполнялся. Ведь на что жалуются (и жалуются властям) Бастид и сын? На то, что их рабочие требуют у них товар по максимуму, т. е. именно по расценке, выше которой фабриканты и не имеют права требовать с покупателя. Что рабочие перепродают затем и выручают вдвое за эту самую материю, не должно было бы, казалось, тревожить Бастидов: кто же стал бы покупать в таком случае у рабочих, переплачивая им, вместо того, чтобы купить по максимуму у самих фабрикантов? Но в том-то и дело, что Бастиды как будто подразумевают само собой понятным, что и сами они вовсе не по максимуму продают свой товар обыкновенным покупателям. Значит, они жалуются на то, что рабочие, пользуясь тем, что вырабатываемый их руками товар фабриканты не могут успеть припрятать, оказываются в выгодном положении сравнительно с другими покупателями: рабочие, не выпуская, так сказать, только что выработанного товара из рук, отдают хозяевам половину товара, а за другую половину предлагают законную, максимальную цену. Во-вторых, это показание говорит нам о том, каким образом рабочие иной раз старались использовать закон о максимуме для увеличения своего заработка, явно, всенародно и ежедневно нарушая его и основывая все свои расчеты именно на том обстоятельстве, что им, неофициальным, случайным продавцам известного товара, обойти этот закон весьма легко.

Бастиды, как и другие промышленники, после падения Робеспьера не особенно и скрывали от властей, что, не получая нигде нужного им сырья по установленному максимуму, они и выработанный товар ни в коем случае не могли продавать по установленной законом норме. Но бичом для них этот закон был именно потому, что из-за него сырье окончательно исчезало с рынка, продавалось спекулянтами по неслыханной цене, а им, промышленникам, обходить закон было гораздо труднее и хлопотливее, чем кому бы то ни было; не обходить же его, по глубокому своему убеждению, они не могли, если не желали идти быстро навстречу банкротству.

Одна из уловок, позволявших владельцу сырья сохранить его, заключалась в том, что он покупал кое-какие инструменты, будто бы для пряжи, и делал вид, будто сам желает стать фабрикантом. Правительство по мере сил боролось, писало грозные циркуляры (например, против владельцев хлопка в Амьене, пустившихся весной 1794 г. на подобную хитрость) [101], но реального значения эти циркуляры не имели. «Хлопковый голод» свирепствовал все больше и больше.

Положение города Труа, особенно тягостное именно потому, что он много занимался бумагопрядильной промышленностью, становилось в 1793–1794 гг., по мере того как война затягивалась, все хуже и хуже. Закупать хлопок по максимальным ценам в морских портах, куда он приходил, было еще труднее, чем закупать по этим ценам сырье туземное. Муниципалитет города Труа жаловался Комитету общественного спасения (в августе 1794 г.) на то, что максимум при продаже хлопка не соблюдается, что бесконечно трудно раздобыть этот продукт в морских портах, и что без хлопка 20 тысяч граждан в их городе остается без куска хлеба [102]. Они умоляют Комитет общественного спасения как-нибудь им помочь, ведь иначе что же сказать рабочим, лишенным всяких средств к существованию [103]? Но тут Комитет общественного спасения был еще более бессилен, чем когда речь шла об отсутствии сырья, производимого почвой метрополии.