12 шедевров эротики - Гюстав Флобер

Ища глазами хозяйку дома, он пробормотал:

— Сударыня, я позволил себе…

Она протянула ему руку, которую он, поклонившись, пожал, и сказала:

— Вы очень любезны, сударь, что пришли навестить меня.

И указала ему на кресло, в которое он почти упал, так как оно показалось ему значительно выше, чем было в действительности.

Некоторое время все молчали. Затем одна из дам возобновила начатый разговор. Речь шла о том, что стало холодно, но все же недостаточно для того, чтобы прекратилась эпидемия тифа или стало возможным кататься на коньках. И каждая высказала свое мнение о наступающих в Париже морозах; затем все стали обсуждать вопрос о том, какое время года предпочтительнее, приводя при этом те обычные банальные доводы, которые застревают в умах, словно пыль в комнатах.

Легкий стук отворяемой двери заставил Дюруа обернуться, и сквозь два стекла без амальгамы он увидел приближающуюся толстую даму. Когда она вошла в будуар, одна из посетительниц встала, пожала всем руки и вышла; и молодой человек следил взглядом, как удаляется через несколько комнат черный силуэт ее платья с блестящей отделкой из джета.

Когда движение, вызванное перемещением лиц, улеглось, разговор внезапно, без всякой связи с предыдущим, перешел к вопросу о Марокко, о восточной войне и о затруднениях Англии на юге Африки.

Обсуждая эти вопросы, дамы, казалось, разыгрывали хорошо выученную благопристойную комедию, принятую в свете и повторяющуюся очень часто.

Вошла новая гостья — маленькая завитая блондинка; появление ее вызвало уход высокой дамы средних лет.

Заговорили о Лине и о его шансах попасть в Академию. Вновь пришедшая была твердо убеждена, что его побьет Кабанон-Леба, автор прекрасной стихотворной переделки «Дон-Кихота» для театра.

— Знаете, эта вещь будет поставлена в «Одеоне» этой зимой.

— Вот как! Непременно пойду посмотреть, как ему удался этот литературный опыт.

Г-жа Вальтер отвечала любезно, спокойно и бесстрастно, ни на минуту не задумываясь над своими словами, так как у нее обо всем было готово мнение.

Заметив, что становится темно, она велела подать лампы, продолжая слушать разговор, журчавший, как ручеек, и думая о том, что она забыла зайти в литографию за пригласительными карточками на предстоящий обед.

Она была несколько полна, еще хороша собой, в том критическом возрасте, когда закат женщины уж близок. Она еще держалась, но только благодаря тщательному уходу за собой, гигиене и различным кремам для кожи.

Она производила впечатление благоразумной, сдержанной и рассудительной женщины, — одной из тех женщин, суждения которых напоминают ровный, подстриженный французский сад. Гуляя в нем, вы не встретите ничего неожиданного, но в этом есть своя прелесть. У нее был тонкий, тактичный и верный ум, заменявший ее воображение, доброта, самоотверженность и спокойная благожелательность ко всему и ко всем.

Она заметила, что Дюруа не произнес еще ни слова, что никто к нему не обращается и что он, по-видимому, чувствует себя не вполне свободно, и, так как дамы все еще были заняты Академией — излюбленным предметом их беседы, — она спросила:

— Ну, а вы, господин Дюруа, — вы должны быть осведомлены на этот счет лучше, чем кто бы то ни было, — за кого вы подаете голос?

Он ответил без колебаний:

— В этом вопросе, сударыня, я меньшее значение придаю заслугам кандидатов, всегда спорным, нежели их возрасту и состоянию здоровья. Я стал бы справляться не об их заслугах, а о болезнях, которыми они страдают. Я не стал бы требовать от них стихотворного перевода произведений Лопе де Веги, а позаботился бы навести справки о состоянии их печени, сердца, почек, спинного мозга. На мой взгляд, в тысячу раз важнее хорошее расширение сердца, хорошая водянка, а лучше всего — начало паралича, чем сорок томов рассуждений об идее отечества и о поэзии варварских народов.

Эти слова были встречены удивленным молчанием. Г-жа Вальтер, улыбаясь, спросила:

— Почему же?

Он ответил:

— Потому, что во всякой вещи я отыскиваю лишь то удовольствие, которое оно может доставить женщинам. Академия интересует дам только тогда, когда какой-нибудь академик умирает. Чем больше их умирает, тем это вам приятнее. Но для того, чтобы они умирали скорее, нужно выбирать стариков и больных.

Так как собеседницы продолжали выражать удивление, он добавил:

— Впрочем, я и сам, так же как вы, люблю прочесть в парижской хронике о кончине академика. Я тотчас задаю себе вопрос: «Кто его заменит?» и составляю свой список кандидатов. Это игра, милая игра, в которую играют во всех парижских салонах при кончине каждого «бессмертного»: игра в смерть и в «сорок старцев»[35].

Дамы, все еще не вполне пришедшие в себя от удивления, начали, однако, улыбаться, — настолько верно было его замечание.

Он закончил, поднимаясь:

— Это вы, милостивые государыни, выбираете их, и выбираете только для того, чтобы они умирали. Назначайте же самых старых, самых дряхлых, и не заботьтесь ни о чем остальном.

Затем он удалился, грациозно раскланявшись.

Как только он скрылся за дверью, одна из дам заметила:

— Занятный молодой человек. Кто он такой?

Г-жа Вальтер ответила:

— Один из наших сотрудников, он исполняет пока только мелкую газетную работу, но я не сомневаюсь, что он скоро выдвинется.

Дюруа весело, танцующей походкой, шел по бульвару Мальзерб, довольный своим удачным выступлением, и бормотал:

— Хорошее начало.

В тот вечер он помирился с Рашелью.

На следующей неделе произошли два важных события: он был назначен заведующим отделом хроники и приглашен на обед к г-же Вальтер. Он сейчас же угадал связь между обоими этими событиями.

«Vie Franсaisе» была прежде всего коммерческим предприятием, так как патрон был человек коммерческий, для которого пресса и звание депутата служили только рычагами. Прикрываясь добродушием, он всегда действовал под веселой маской славного малого, но для дел своих, какого бы рода они ни были, он пользовался только такими людьми, которых он испытал, изучил, прощупал, людьми, которых он считал хитрыми, смелыми и ловкими. Дюруа в должности заведующего хроникой казался ему неоценимым.

До сих пор эту должность занимал секретарь редакции Буаренар, старый журналист, корректный, пунктуальный и робкий, как чиновник. В продолжение тридцати лет он перебывал секретарем в одиннадцати разных газетах, и это нисколько не отразилось на его взглядах или образе действий. Он переходил из одной редакции в другую, как переходят из одного ресторана в другой, едва замечая, что кушанья в них несколько разного вкуса. Ни политическими, ни религиозными вопросами он не интересовался. Он отдавался всей душой газете, какова бы она ни была, понимая свое дело, и был цепей своей опытностью. Работал он, как слепой, который ничего не видит, как глухой, который ничего не слышит, как немой, который никогда ни о чем не говорит. В то же время он отличался необыкновенной профессиональной честностью и никогда не служил делу, которого не считал безусловно правильным, лояльным и корректным с точки зрения своего ремесла.