Волчья хватка - Сергей Алексеев

— Мой дед сказал, поехали в Сирое Урочище с верижника цепи снимать, чтоб против тебя выставить. Есть там калик один буйный, по прозвищу Нирва. Не человек — зверь, столько, говорят, народу безвинного сгубил. На ристалищах двух араксов до смерти задавил…

— Пусть будет Нирва, — согласился он. Так называли аракса, который тушил священный огонь после свадебного обряда.

— Поединок зримым объявлен, — продолжала шептать Оксана. — Все иноки соберутся, что есть в Урочище, араксов из окрестных вотчин созывают…

— Ещё лучше. На миру и смерть красна…

— Я проститься с тобой пришла…

У Ражного шевельнулось сомнение: Ослаб мог предполагать, что суженая непременно побежит к нему, и поведал Гайдамаку о страстях предстоящей казни — все ещё надеялся искусить Ражного, склонить к побегу в мир…

— Что же ты меня раньше соперника жизни лишаешь? — снова рассмеялся он. — Погоди до утра и приходи на ристалище. Там и простимся, прежде чем задавит меня Нирва.

— Вот, возьми, — она достала из сумки рубаху и пояс аракса. — Гайдамак прислал… Принять просил дар, во искупление вины.

— Но завтра все узнают, чей это наряд.

— То будет завтра… А это — от меня, на всякий случай.

Оксана положила поверх одежды небольшой, узкий засапожник, только что откованный и ещё горячий. Сама же погасила пальцами свечу и ушла в кромешную, холодную тьму.

Он подержал в руке ухватистый, проворный нож, попробовал пальцем лезвие и сломал с сожалением, засунув между брёвен сруба…

Поединок был назначен на том же ристалище, где когда-то Ражный сходился на потехе с боярым мужем. Разве что стерня была не такая колкая, прикрытая, замороженная, покрытая инеем, и стожок побелел от изморози. В дубраве давно облетели листья, пахло снегом и стояла звонкая, пронзительная тишина. В такую пору Ражный обычно выходил с гончими на заячью охоту, и пока ошалевшие от радости и простора собаки, прихватив русака, гнали его по большому кругу, он легко входил в раж, взмывал в синее, знобкое небо и не хотел опускаться на землю. Гончаки уводили зайца на второй, третий круг, а он наслаждался полётом, ухватывал последнюю возможность отдохнуть от земного притяжения, ибо с началом зимы, как известно, нетопыри забивались в дупла, пещеры и замирали до весны, повиснув вниз головой.

Зимой он тоже входил в раж, но не летал — рыскал по земле волком.

И сейчас было время воспарить над ристалищем, быть может, в последний раз, по крайней мере, в этом году; и не смутили, не удержали бы его сидящие на ветвях араксы и иноки, как вороньё, слетевшиеся позреть на поединок. И пока не привезли из Сирого Урочища верижного соперника, можно было кружить в холодном осеннем небе, поднимаясь выше чёрных дубовых крон с замершими на них птицами.

В судных поединках, которые назывались ещё Пиром, не всегда соблюдались обычные правила схватки; чаще всего бой начинался с сечи и длился до победы, то есть до смерти одного из поединщиков. Ражный не обольщался, что его противник — верижник из Сирого Урочища станет придерживаться каких-либо традиций. Победа для него означала свободу, и он, постоянно находящийся в состоянии Правила и лишённый вериг, вряд ли и на землю ступит. Так что придётся сражаться не с человеком — летающей хищной птицей, способной разорвать быка.

Выставить против можно было лишь волчью хватку…

Не тот щипок левой рукой, которым Ражный вволю угощал соперников в пору, когда занимался спортивной борьбой, а потом применил против Колеватого на Пиру. От безобидного, и общем-то, рывка возникала огромная болезненная гематома, отдиралась, но оставалась целой кожа. Это был своего рода отвлекающий манёвр для всех, кто пытался проникнуть в тайну боевого приёма. В прошлые времена, когда исход брани решала рукопашная, он обязан был сделать его достоянием всего Воинства, если бы протрубили Сбор. Теперь же волчья хватка могла навсегда остаться родовой тайной, поскольку в современной войне требовалось совершенно иное умение. И потому желающие овладеть этим приёмом безнадёжно тренировали хватательное движение кисти и не добивались успеха.

Настоящая хватка совершалась правой рукой, превращённой в волчью пасть. Зверь никогда не щипал жертву; он вгонял нижние клыки и делал рывок снизу вверх.

Здесь, вместо клыков, вгонялись напряжённые до костяной твёрдости четыре пальца открытой ладони, способные пробить кольчугу. Но прежде самая жёсткая и деятельная, самая чувствительная и нежная часть человеческого существа — рука, должна была вкусить энергию вражеской крови.

Отец когда-то поплатился за это искалеченной десницей, поскольку Воропай оказался слишком крепким на рану. И всю оставшуюся жизнь приводил себя в чувство, стоя у мольберта…

Сейчас Ражный бродил по ристалищу — имел на это право, поскольку прибыл сюда первым, и готовил к поединку руки. Обе, поскольку оставлял маленькую надежду, что соперник не тот обещанный зверь, а такой же, как он, обряженный в цепи и заключённый в Сирое Урочище за то, что утратил Ярое сердце. Бродил и чувствовал, как десятки пар глаз неотрывно наблюдают за ним, отмечают каждое движение. Естественно, он никогда не присутствовал на подобных поединках, знал о них из сказов кормилицы Елизаветы, где всегда по промыслу Божьему побеждал осуждённый, и этим укреплялся. Однако прошёл уже час, а противник не появлялся: то ли у опричников что-то не клеилось, то ли умышленно выдерживали его, чтобы перегорел перед схваткой.

Вороньё в ожидании поживы зябло на студёном ветру…

Наконец он услышал костяное щёлканье клювов и оживлённое шевеление чёрных тел в кронах дубов и потом увидел, как по туристической тропе едет телега, запряжённая парой взбешённых, с пеной у рта, гнедых лошадей, с железной клеткой, покрытой чёрным полотном, словно там и впрямь сидела смиряемая темнотой птица. Опять же из сказов он знал, что буйных возят непременно в клетках, дабы ограничить пространство и не позволить им взлететь. Точно так же возили когда-то и Стеньку Разина, и Емельку Пугачёва — взбуянившихся араксов из Донских Урочищ. Это случалось нередко, когда в ожидании Сбора Воинства засадники настолько совершенствовали свои арсеналы и Правило, что срывались с тормозов и, не зная удержа, шли в мир и силой своей, воинствующей волей, а более всего Ярым сердцем сводили с ума людишек. А поелику в тот час не оказывалось иноземного супостата, одержимые били своих, покуда не попадали в вериги и клетки.

Возница едва остановил несущих лошадей, повиснув на уздечках, и они, кося кровяными глазами на поклажу, затанцевали на месте. Тем временем инок в чёрной рясе достал из телеги паяльную лампу, распалил её, прислонив дулом к окованному колесу, и стал греть кусок арматурины. А заодно и руки над гудящем пламенем. Возница же распряг боязливых коней, схватил под уздцы и увёл вглубь дубравы.