Потомок седьмой тысячи - Виктор Московкин

— Впрочем, нам нечего раздумывать: арестовывать Крутова или нет, — с обидой сказал Фавстов. — Положение о государственной охране обязывает…

— Вам, да, — не дослушав его, сказал Грязнов. — Решительностью вы напоминаете своих старших коллег. Мне стоит думать. Пользуясь военным положением, арестовали первых выборных. Теперь взгляните в окно, там — результат. Что может произойти, если вы сейчас арестуете Крутова, ни вы, ни даже я угадать не можем.

— Только поэтому я и пришел, что Крутов входит в депутацию!

— Ах, вот как! — усмехнулся Грязнов. — А я только поэтому и слушаю вас. Полчаса, отпущенные мне рабочими на размышление, исходят, а я вот сижу и слушаю вас, слуга государев. Слушаю и удивляюсь, как это можно без продуманных соображений прийти к человеку, оторвать его от дел… Общая беда чиновных людей, вплоть до высоких правительственных сановников в том и состоит, что они не хотят или не умеют думать. Глупейшие решения, которые следуют одно за другим, уже поставили Россию на край пропасти. Вы страдаете этой же болезнью, Фавстов. Да, пожалуйста, арестовывайте этого Крутова, коли он того заслуживает, — продолжал он после небольшой паузы. — Но только думайте, как это сделать. Что вам, подсказывать, чтобы вы приняли какие-то предупредительные меры: слух ли распустили или обвинили в чем-то и на этом основании взяли? Делайте, как хотите, но чтобы рабочие не решили, будто он арестован за то, что был их представителем, защищал их интересы.

— Служу, Алексей Флегонтович, как могу, стараюсь, — уязвленно ответил Фавстов. — По многим вопросам, надеясь на помощь вашу, иду к вам. И всегда после каждого разговора зарекаюсь приходить снова. Кому приятно быть отчитанным совсем ни за что! А проходит время, размышляешь — общему делу призваны служить, говоришь себе: смирю свою гордость-то. И смиряешь. На что покладистый характер, а и то, чувствую, долго не выдержу. Придется просить отставку с фабрики.

— Боюсь, господин Фавстов, всех нас скоро попросят в отставку, — проговорил Грязнов, пробегая взглядом по строчкам требования рабочих и уже думая, какой он даст ответ. Поднял голову, приглядываясь к приставу, который встал было со стула, но после сказанного снова плюхнулся на сиденье. «И этот пророчит, как и Спиридонов. Неужто и в самом деле что-то ожидается?» На лице у служителя недоумение. А Грязнов с доверием продолжал — Не беспокойтесь, говорил я не столько о вас — о тех, кто распоряжается судьбами российскими. Все понимают, что так долго продолжаться не может, что-то должно произойти, и нет у них сил предотвратить грядущее. Страх перед ним сделал их беспомощными, жалкими. Третий год нескончаемой войны показал это. А что касается того, что мы служим общему делу, то тут уж увольте: охраняйте государственный порядок, если вы призваны к этому, мне же оставьте более скромную роль — обеспечивать нормальный ход дел на фабрике. Идите, Фавстов, и думайте, думайте, в этом напоминании нет ничего обидного.

Сразу после ухода пристава он вызвал Лихачева и спросил, не пришли ли выборные от рабочих. Узнав, что дожидаются, велел пригласить их. На этот раз больше наблюдал за Крутовым. Какое-то сходство с отцом уловил — тот держался всегда независимо, во взгляде была дерзость, говорил мало, только когда спрашивали. Этот тоже спокоен. И все-таки не верилось, что сидящий перед ним парень и есть тот человек, которого фабричные мастеровые послали представителем в городскую организацию рабочих, что это он организовал типографию и искусно скрывает ее от полицейского догляда.

— Что же, господа хорошие, — начал Грязнов, мельком оглядывая усевшихся на стульях остальных мастеровых, — разговор у нас будет коротким. Прежде всего, хочу, чтобы вы поняли, я мог бы вывесить объявление следующего характера: «Ввиду военного времени и исполнения фабрикой заказов исключительно для военного ведомства, никаких переговоров с рабочими вестись не будет, и рабочие, не вставшие немедленно на работу, будут считаться уволенными». Но я так не хочу, ищу пути примирения. Ваше требование о прибавке к жалованью будет передано владельцу, и, очевидно, он согласится, при условии, что цены на продукты в фабричном лабазе поднимутся до уровня рыночных. Думайте, господа рабочие, выгодно ли это будет вам. Не делайте ошибки, иначе те, кто послал вас сюда, когда убедятся, что ни в чем не выиграли, вас же и растерзают, посчитают, что вы не справились с их поручением, не отстояли их интересов. Что касается арестованных, то взяты они как ответственные лица за беспорядки на фабрике. Беспорядки произошли во время назначения их выборными. Пострадавший при этом рабочий Поляков находится в больнице. Как вы сами понимаете, требовать после этого, чтобы директор извинился перед арестованными, по меньшей мере смехотворно. Я мог бы обидеться, не вести с вами никаких переговоров, но, как видите, мы сидим, мирно беседуем, пытаемся найти разумное решение. Очевидно, ваших товарищей отпустят, разберутся во всем и отпустят. Больше мне нечего вам сказать. Жду, что скажете вы.

— Там, в бумаге, еще сказано, чтобы мануфактуру продавали по сносной цене, — напомнил Маркел Калинин. — Поизносились все, оборвались.

— Продажи не будет, — быстро ответил Грязнов, — потому, что это приведет к массовой краже фабричного товара, и тогда не отличишь, что крадено и что куплено. А еще потому, что весь товар идет на военные нужды.

— Ясно, — сказал Маркел. — Ясно, что нам нечего разговоры с вами вести. Подумаем сообща, при народе, и ответим. Не обессудьте, если делом ответим.

— Ну и ладно, — словно с облегчением заключил Грязное, сделав вид, что не понял вызова в словах рабочего. — Ладно, что уяснили общие интересы. Объявление о возможных уступках владельца будет вывешено во всех отделах. Пока приступайте к работе.

Рабочие, сообразив, что спорить, настаивать на чем-то бесполезно, поднялись, пошли к двери.

— Крутов, задержитесь, — окликнул Грязнов.

Артем да и все остальные замешкались в дверях, каждый, видимо, подумал, для чего просит остаться, что за секреты? Артем растерянно посмотрел на Родиона Журавлева, тот моргнул: чего, мол, задержись, не убудет, вдруг что и важное скажет. Все-таки Артем спросил Грязнова:

— Вы что-то хотите спросить? Почему не при всех?

— Действительно хочу спросить, — подтвердил Грязнов. — И всем это едва ли будет интересно.

— Ясно, — сказал Артем тем же тоном, что и Маркел минуту назад. — Разговор с глазу на глаз, так сказать, конфиденциальный.

Грязнов подождал, когда рабочие вышли, потом с любопытством взглянул на Артема.

— Вам и такие словечки знакомы? Где вы учились?

— Мировая война научила. У нас теперь почти каждый иностранные слова в разговор вставляет. Из газет черпают.

— Читают газеты?

— Охотно.

— Допустим, слово-то вы произнесли латинское. К войне оно никакого отношения не имеет.

— Едва ли, — не согласился Артем. — Пожалуй, это как раз то словечко, с которого и началась война. Конфиденциальный разговор был сначала у правительств, потому что делить мир заново — это нам, а это вам — при всем честном народе не станешь: не поймут люди, да еще и воспрепятствуют. Вот они и толковали конфиденциальна, тайком от всех. А когда дотолковались, тут уж и война.

Грязнов скупо улыбнулся, продолжая присматриваться к собеседнику. Молодое, с чистым лбом лицо; по пытливому, чуть настороженному взгляду заметно, что ожидает главного разговора и опасается: не оказаться бы застигнутым врасплох. А главного разговора и не будет, просто, когда Фавстов сообщил, что разыскиваемый безуспешно товарищ Александр и Крутов — одно лицо, появилось желание получше узнать, что за человек, чем интересен. И вынужден был признать: первое впечатление хорошее. Теперь вспомнил, что как-то Варя, с которой, после ее неудачного замужества, отношения стали холодными, просила похлопотать за младшего Крутова — за какие-то провинности его отчислили из училища. Он тогда, кажется, вспылил, резко отказался. Когда ее брак с Федором Крутовым стал уже фактом, он, заботясь о сестре, предложил Федору место мастера в механических мастерских, тот не согласился. Грязнов пожаловался Варе на это, она к отказу от места, которое могло обеспечить их жизнь и как-то отвратить Федора от рабочего движения, отнеслась довольно легкомысленно. Он, обидевшись, решил больше не вмешиваться в ее жизнь, пусть как знает. И сестра это почувствовала, не напоминала о себе, а потом попросила помочь Артему, и он отказался. Значит, так никто и не помог Крутову восстановиться в училище. Кажется, коммерческое училище… Жаль. Грязнов, сам выходец из семьи мелких служащих, ценил образование. Крутов мог бы стать прекрасным конторщиком, занять видное положение на фабрике, и уж, конечно, не было бы тогда никакого «товарища Александра», не оказался бы он и среди выборных. Выходит, отказавшись помочь, сам сделал его таким? Только так ли? Мог сейчас сидеть более умный, более тонкий враг. Природа, как видно, не обделила его разумом: до чего ловко пустяшный разговор повернул на политику! Без навыка едва ли сумел бы. Значит, пользуется этим приемом в каждом удобном случае. Тем они и опасны, агитаторы, что каждому пустяку дают объяснение в нужном им направлении. И опять с раздражением подумал о жандармском ротмистре и его людях: «Барышень из цветочных магазинов ловить горазды, хамские допросы устраивать, цель которых — удовлетворить свое дурацкое любопытство: „Ах, да неужели этот… забавно, как он мог…“» Вот на что способны! А того не видят, чем следует заниматься.