Жизнь - Кит Ричардс

Через несколько лет мы пересеклись в Калифорнии, собирались каждый день в одном местечке под названием Sound — это одна из таких потрепанных старых репетиционных точек, где ни единого окна, и ковер на стене и пахнет соляркой. Мы начали сочинять вдвоем. Ты должен как следует расслабиться рядом с человеком, чтобы спокойно излагать какие угодно извращенные идеи, которые лезут тебе в голову, должно быть комфортно. Помню, как-то по дороге в студию записал на кассету назидания дежурного баптистского проповедника к воскресной трапезе — по радио поймал. И называлась проповедь «Орудия плотника»! Он там все растекался про плотницкие инструменты, как он полез в свой мешок и вытащил все эти инструменты... Мы долго над этим ржали. И тогда Кит поставил мне запись Jesus Loves Me с вокалом Аарона Невилла, которая у него была с собой, — он её раньше пел на репетиции, просто а капелла. Так что ему подавай алмазы без отделки — он любит зулусскую музыку, пигмейскую музыку, всякое сокровенное, малоизвестное и никаким боком не классифицируемое. Мы написали вдвоем целую кучу песен, одна называлась Motel Girl, еще одна называлась Good Dogwood. И тогда же мы написали That Feel — я её потом вставил в Bone Machine.

Одна из моих любимейших вещей, которые он сделал, — это Wingless Angels. Эта штука убила меня наповал. Потому что первое, что слышишь, — это как стрекочут сверчки, и вдруг доходит, что ты под открытым небом. И как он потрудился над улавливанием звуков на этой записи — тут Кит сильно чувствуется. Может, даже сильнее, чем Кит, с которым я имел дело, когда мы вместе работали. Он же по многим статьям такой, вроде как разнорабочий. Как морячок, рядовой матрос. Кое-что, что говорят о музыке, по моему ощущению, — это прямо про Кита. Знаете, ну как в старые времена говорили, что звук гитары может излечить вам подагру, эпилепсию, ишиас и мигрень. В наши дни, по моему скромному мнению, удивление в большом дефиците. А Кит как будто до сих пор способен удивляться разным вещам. Вдруг возьмет, остановится, поднесет гитару к глазам и сидит её разглядывает. Ощущает в ней какую-то серьезную загадку. Это как со всеми великими вещами на свете - женщинами, религией, небом над головой... ты просто удивляешься им — и никогда не перестаешь удивляться.

В 1980-м Бобби Киз, Патти, Джейн и я нанесли визит оставшимся Crickets в Нэшвилле. Наверное, особый был случай, потому что, чтобы добраться туда, мы аж наняли «Лиарджет». Повидались с Джерри Эллисоном, он же Джайвин’ Айвен,— ударник, человек, который в реальности женился на Пегги Сью[199] (хотя потом и развелся). Съездили к нему на ранчо «Уайт Трэш» — это там же, в Теннесси, совсем недалеко от Нэшвилла, городок Диксон. Повидались и с Джо Би Молдином, баддихоллиевским бас-гитаристом. В тот раз Дон Эверли оказался поблизости, и играть с ним вместе так запросто, сидя кружком... я же, блин, этих чуваков двадцать лет назад по радио слушал. Их музыка всегда меня впечатляла, и одна только возможность побывать у них дома — для меня это была честь.

Была еще одна экспедиция в Нэшвилл — записывать с Джорджем Джонсом в студии Bradley Ват дуэт, песню под названием Say It’s Not You, к которой в свое время меня пристрастил Грэм Парсонс. С Джорджем было здорово работать, особенно, конечно, когда у чувака такая прическа. Потрясающий голос. Есть одна цитата из Фрэнка Синатры, где он говорит: «Второй певец у нас в стране—Джордж Джонс…» «Интересно, Фрэнк, а кто же первый?» Мы тогда все ждали и ждали Джорджа, пару часов, по-моему. Я под конец уже пошел за стойку делать коктейли, совсем забыл, что у Джорджа вообще-то воздержание, а что он опаздывает, даже не думал. Я сам опаздывал миллион раз, так что фигня, ничего страшного. И когда он заявился, то кок у него был идеальный. Такая штука просто загляденье, глаз не оторвешь. И при ветре пятьдесят миль в час он все равно стоял идеально. Я потом выяснил, что он тогда долго катался по округе, потому что слегка переживал, как оно со мной пойдет. Он перед встречей начитался всякого и не слишком был уверен, что ему надо со мной работать.

Со стороны кантри у меня близкие контакты с Уилли Нелсоном, и с Мерлом Хаггардом тоже. Я отметился в трех или четырех телефильмах с Уилли и Мерлом. Уилли — фантастический мужик. У него есть парень, который ходит с перевернутой фрисби на пальце и только знай её подкручивает и подкручивает. И доблестный анашист, это да. Ну то есть глаз не успеет продрать. Я с утра подожду хотя бы минут десять. А какие песни пишет! Из сочинителей он один из лучших. Тоже, кстати, из Техаса. Мы с Уилли спелись только так. Я знаю, что его сильно заботит судьба сельского хозяйства в Америке, перспективы мелких фермеров. И большинство того, что мы сделали, было как раз по этому поводу. Большие агроконгломераты подминают все под себя — вот против чего он воюет, и воюет как надо. Уилли — стойкий боец. Не суетится, не мельтешит, остается верным своему делу, что бы ни случилось. До меня постепенно доходило, что я на самом деле вырос под его музыку, потому что он писал песни задолго до того, как сам начал выступать: Crazy, например, или Funny How Time Slips Away. Меня все время прохватывает, так сказать, священный ужас, когда меня просят такие люди — люди, на которых я и без того молился: «Эй, не хочешь со мной поиграть?» Шутишь, да?

Еще случай из той же серии — великолепная сессия, на которую мы собрались дома у Левона Хелма в Вудстоке в 1996-м чтобы записать All the King’s Men, со Скотти Муром, гитаристом Элвиса, и Ди Джеем Фонтаной, его ударником сановского периода[200]. Это была серьезная история. Одно дело — Rolling Stones, но не ударить в грязь лицом перед людьми, которые вообще тебя сюда привели, — это совсем другое. Этим лабухам не с чего быть добренькими, закрывать глаза на чужую лажу. Они рассчитывают на высший класс, и они его по-любому получат — ты просто не можешь пристроиться к ним, чтобы так, дурака повалять. Команды, которые играют с Джорджем Джонсом и Джерри Ли Льюисом, — это суперигроки, высший эшелон. И ты должен держать планку. Лично меня от этого прет. Я нечасто работаю на кантри-поприще. Но для меня это другая сторона монеты: с одной стороны всегда был блюз, а с другой всегда была кантри-музыка. Да и вообще, это ведь и есть два принципиальных ингредиента рок-н-ролла.

Еще один великий голос и женщина прямо по мне — а также моя невеста на рок-н-ролльной «свадьбе» — Этта Джеймс. Она записывается аж с начала 1950-х, когда еще пела ду-воп. С тех пор она где только не отметилась. У нее один из тех голосов, который, если ты слышал его по радио, а потом видел пластинку Этты Джеймс в магазине, — ты сразу эту пластинку покупал. Он сама покупала тебя с потрохами. И 14 июня 1978 года мы с ней сыграли. Она была на одной афише со Stones в Capital Theater в Пассеике, штат Нью-Джерси. Добавлю, что Этта была торчком. Так что определенное взаимопонимание возникло у нас практически моментально. Кажется, в то время она была в завязке. Но это на самом деле неважно. Раз взглянуть в глаза — этого двум торчкам хватит, чтоб признать друг друга. Невероятно сильная женщина с голосом, который мог увести тебя что на небо, что в преисподнюю. И мы стали тереться вместе в гримерке и, как все бывшие торчки, говорили про наркоманию. Что, да как, да почему — обычные такие самокопания. Все закончилось закулисной свадьбой, которая по понятиям шоу бизнеса значит: ты как бы женишься, но не на самом деле. Вы обмениваетесь клятвами и все такое прочее, стоя на ступеньках которые идут за сценой. Она вручила мне кольцо, я вручил кольцо, и в этот момент, кстати, решил, что её зовут Этта Ричардс. Она поймет, о чем я говорю.

Когда родились Теодора и Александра, мы с Патти жили в квартире на Четвертой улице в Нью-Йорке, и нам показалось, что это не лучшее место, чтобы растить детей. Поэтому мы снялись и поехали в Коннектикут, начали строить дом на участке, который я купил. Ландшафт там не очень отличается от Центрального парка в Нью-Йорке: громадные щиты и валуны серого сланца и гранита, которые выступают из земли, и вокруг плотный лес. Нам пришлось взрывать породу тоннами, чтобы поставить фундамент, отсюда и мое прозвание для этого дома: Камелот-Деньгоглот.

Мы въехали в него только в 1991-м. Дом стоит на границе природного заповедника, который давным-давно был местом индейских захоронении и богатыми охотничьими угодьями для ирокезов, и в лесу здесь такое первобытное спокойствие, что для духов предков — в самый раз. У меня есть ключ, который отпирает ворота из сада в лес, и мы ходим туда на прогулки, бродим повсюду. В лесу есть очень глубокое озеро с водопадом. Я там оказался однажды с Джорджем Ресили, когда мы вместе работали году эдак в 2001-м. Рыбалкой там заниматься вроде как не положено, поэтому мы, как Том Сойер с Гекльберрифинном, тайком прокрались, специально чтобы наловить таких офигенных рыб, которые называются оскарами, — крупная рыба и очень вкусная. Джордж — спец по рыбалке, и он сказал, что оскары нигде севернее Джорджии водиться не должны. А я говорю: давай еще раз забросим! И неожиданно у меня со страшной силой потянуло. И тут как вылезет эта огромная кайманова черепаха, как бык, вся зеленая и склизкая, и прет на нас с моей рыбиной во рту! Это было как столкнуться нос к носу с динозавром. Ужас на лице что у меня, что у Джорджа — жалко, фотоаппарата не было. А эта хреновина уже собирается нападать — у нее шея вытягивается фута на три или четыре, и она огроменная, и лет ей, наверное, сотни три. Мы с Джорджем тут же превратились обратно в пещерных людей. Боженьки мои! Это же уёбище шутки не шутит. Я бросил удочку, подобрал какой-то камень и как садану ей по панцирю. «К чертям собачьим, старуха, или ты, или я». Они ведь злобные твари, могут тебе запросто ступню откусить. И тогда она попятилась обратно. Чудища, которые прячутся в глубинах, необъятные и древние, — вот кто пугает по-настоящему, аж до костей пробирает. Эта черепашина так давно отсиживалась у себя на дне, наверное, что последний раз, когда выбиралась на сушу, видела еще ирокезов.