Есенин. Путь и беспутье - Алла Марченко

Ведь здесь, в Гурзуфе, кроме моря и неба, есть еще и лошади, обученные крымской побежке туземными татарами, испокон веку державшими в своих руках прогулочный бизнес! «На днях буду кататься верхом…» Реальность опередила мечту. Телеграфный перевод от Ани Назаровой – в ответ на телеграмму от первого сентября: «Достань вышли телеграфом Гурзуф тридцать рублей», Г. Б. получила не на днях, а в тот же день, то есть пятого сентября.

Но был ли неизвестный «крымчак» истинной причиной ее столь долгого отсутствия? Вряд ли… Или, может, «милая девушка с изумительными глазами» скрывает от Покровского, что ее жизнь в Гурзуфе не образцово-показательная, а вполне в курортном стиле времен нэпа – и вино, почти испанское, и конные прогулки, и поклонники – не только потому, что не хочет его огорчать? Может, в разлуке, на расстоянии, она наконец-то оценила его преданность и постоянство? Может, присутствие Покровского в Галиной личной жизни и есть тот раздражитель, который не дает наладиться ее отношениям с Есениным? Некоторые основания для такого предположения имеются. Есенин, конечно, знал, что ничего серьезного с ним (со стороны Гали) сейчас нет, да и раньше вроде бы не было. И все-таки и ревновал, и раздражался, хотя Екатерина и уверяла брата, что ревнует он мимо. Впрочем, так ли уж мимо? Ведь этот нероман, как явствует из дневника, был отнюдь не платоническим. Вот несколько выписок из него:

«Покровский – это только самообман», «Даже изменяя, вернее, уходя от Сергея физически, я была ему верна… Я знала, что такой, как Покровский, ничего не может отнять во мне от того, что отдано Сергею, и Покровскому я ничего не отдавала, там я только брала ту теплоту и ласку, которые мне были нужны как воздух».

Согласитесь, такая позиция, даже на нынешний широкий взгляд, для влюбленной женщины странновата. А уж на взгляд Есенина, по его, так сказать, разумению… Выходит, что, переспав с женщиной, которая не может ничего отнять от того, что отдано Галине, а это, как в шлягере тех лет, «сильнее страсти, больше, чем любовь», он «хам и мерзавец», а она, даже физически уходя от него (!), то есть практически делая то же самое, считает себя чистой и непорочной – «словно перед Господом свеча»? Нет, такое не укладывалось в его голове. И все-таки, вернувшись в августе 1924-го в Москву и обнаружив, что Галя, не предупредив его, неожиданно даже для Кати укатила в Крым, да еще и задержалась там надолго, почуял что-то неладное. Ничего определенного, а все-таки… Иначе трудно объяснить его тревожное декабрьское (1924) письмо из Батума: «Галя, голубушка! Спасибо за письмо, оно очень меня обрадовало. Немного и огорчило тем, что Вы сообщили о Воронском. Я верил, а оказалось все миражем. Может быть, в мире все мираж, и мы только кажемся друг другу. Ради бога, не будьте миражем Вы. Это моя последняя ставка, и самая глубокая…» (20 декабря).

Как видим, хотя Есенина огорчило сообщение Бениславской, что Воронского, за его симпатии к «попутчикам», сместили с должности главного редактора журнала «Красная новь», оно не отвлекает его от тревожных мыслей о необычном поведении Галины Артуровны. Оно его явно беспокоит. И беспокоит не зря. Вот что записала в свой дневник Галина Артуровна после крупной ссоры с Есениным, видимо, ранним летом 1925 года: «…Я должна быть верной ему? Зачем? Чего ради беречь себя? Так, чтобы это льстило ему? Я очень рада встрече с Л. Это единственный, кто дал мне почувствовать радость, и не только физически, радость быть любимой». И это не единственное упоминание о таинственном Л. И все они, увы, в том же духе: «И только Л. был настоящим», «Мне и сейчас дорого то безрассудство», «Единственная измена – Л. Этой зимой я поняла, что если С. я люблю больше, чем себя самое, то все же к Л. у меня не только страсть», «Там, где меньше всего ожидаешь, – там нашла… Ведь с Л. я могла быть самой собой, настоящей, не ломая себя. Ведь мало не лгать, только тогда хорошо, когда можно говорить всю правду прямо. С Л. я могла говорить. Я вот сейчас вспоминаю, и мне приятно и хорошо – здесь я была правдивой до конца. И даже гордость Л. не помешала этому. Спасибо, спасибо – хотелось сказать ему тогда, в последнюю встречу».

Обойти-миновать эти разбросанные по дневнику записи Н. И. Шубникова-Гусева, естественно, не может. Нынче они общедоступны. Однако комментирует она их, в соответствии со своей установкой на идеализацию Г. Б. недопустимым для серьезного исследователя способом, то есть игнорируя не укладывающиеся в «концепцию» факты. Во избежание кривотолков, цитирую без сокращений:

«В начале 1990-х годов выдвинуто предположение, что под инициалом Л. скрыт сын Л. Д. Троцкого, Лев Седов. Есть свидетельство младшей сестры поэта А. А. Есениной (Шуры), которое передает ее дочь Т. П. Флор-Есенина: “Мать не была согласна с теми, кто считал, что Бениславская покончила с собой лишь из-за неразделенной любви (к Есенину. – А. М. ) Безусловно, разлад с Есениным, его смерть и то, что она не смогла проститься с Сергеем Александровичем (о телеграмме Эрлиха «Сообщите Наседкиным Сергей умер» она узнала в глухой тверской деревне, где поправляла свое здоровье) усугубили ее психическое состояние – неврастенией Бениславская страдала с детства”. Однако, по мнению сестры поэта, последними каплями, переполнившими нервную систему Гали, были несостоявшийся брак с сыном Троцкого и раздел есенинского наследия, в котором она оказалась ни при чем. Однако убедительного подтверждения версии о Седове как о любовнике Бениславской пока не найдено, тем более что и вторая причина (раздел наследства поэта, в котором Бениславская не принимала участия) не соответствовала действительности» [58] .

На самом деле утверждение Александры Есениной, что Бениславскую «горько обидели» при разделе есенинского наследия, соответствует действительности. Имущественная и денежная стороны скорого и скандального «дележа» ее, конечно же, не затрагивали. Оскорбило и унизило другое. Новоиспеченная вдова не подпустила соперницу ни к архиву, ни к собранию сочинений. Отстранила, хотя и понимала: Галина как литературный секретарь Есенина была в курсе всех его дел – изданий, отношений с редакциями, вариантов и т. д. и т. п. в течение почти двух лет: с сентября 1923-го по июнь 1925-го. Поступок, прямо скажем, стервозный. Для Бениславской, в отличие от Толстой, допуск к этой работе – не деньги и не вопрос престижа, а последняя «зацепка за жизнь».

Не выдерживает критики и комментарий Шубниковой-Гусевой к свидетельству А. А. Есениной о несостоявшемся браке Бениславской с Львом Седовым. В 1926-м Шура, по малолетству, о том, что у Галины роман со старшим сыном Троцкого конечно же не догадывалась. Сообщаемые ее дочерью сведения шли от Екатерины Александровны, но та, умершая задолго до перестройки, по понятным причинам рассекречивать опасный «инициал» и не старалась. Однако, судя по всему, и прежде всего по ее переписке с Галиной, оказалась втянутой в историю ее романов и с Покровским, и с Львом Седовым.