Закон абордажа - Игорь Недозор

Громкий, протяжный вой раздался над озером. От этого звука тревожно заколотились сердца людей, расположившихся на отдых у темных вод.

Вой этот не могло издать никакое из известных людям животных. Настолько жутким и неестественным он был, что напоминал одновременно шум бури, скрип падающего дерева и рев раненого слона.

Вой повторился несколько раз. И, заслышав его, смолкло окрест все живое. Заткнулись кайманы и жабы, перестали шелестеть деревья, и даже надоедливая мошка исчезла неведомо куда.

— Что это?! — дрогнувшим голосом поинтересовался Ронкадор у епископа.

— Не знаю, — пожал плечами тот. — Уж не сам ли нечистый пожаловал?

— Шутить изволите, святой отец? — не понял капитан.

— Может быть, — усмехнулся преосвященный и знаком подозвал отца Тибальта.

Монах без слов понял, что от него требуется.

Взяв в руки сундучок, он поднял его высоко над головой и принялся распевать во весь голос по-амальфийски.

— Чего он? — заподозрил неладное эгериец.

— Все в порядке, — успокоил его Северин. — Отец Тибальт знает, что делать в таких случаях.

И впрямь, вой вскоре затих, уступив место более привычной человеческому уху какофонии. Снова послышался рев кайманов и кваканье жаб, вновь завозилась назойливая мошка. Однако все это не шло ни в какое сравнение с теми жуткими звуками, которые довелось услышать путешественникам пару мгновений назад.

«Господи, слава тебе!» — вырвалось не из одной груди.

А дон Ронкадор, осенив себя святым знамением, глубоко задумался, невольно вспоминая всё, что связано с этим заговором и графиней де Торрес — она же Безумная Графиня. Заговоры в Эгерии, само собой, случались. Не так часто, как в соседней Амальфии, и чуть пореже, чем в Арбонне. Конечно, были и мятежи — бунтовали города и целые провинции, солдаты, которым задерживали жалование; бунтовали замордованные податями мужики и дворяне, недовольные каким-то указом. Королей тоже убивали. Иверо Толеттского и его сына Алехандро Касильянского прикончили ассасины халифов; Альфонса V застрелили из арбалета во время Кавадосской вечерни, Хайме Последнего нашли заколотым в каком-то грязном кабаке — он любил под видом простолюдина погулять по столице…

Еще полдюжины королей и королев скоропостижно испустили дух, откушав несвежих маслин или некстати простыв на охоте. Еще про дюжину говорили, что вроде умерли они слишком молодыми… Но тут дело было не так просто.

Дон Ронкадор не имел родных при дворе и всё, что знал, черпал из разговоров более осведомленных приятелей да еще из сплетен. Ну, и из пресловутого отчета.

Сколько он помнил, Игерна…тьфу ты — Лейла де Торрес была отпрыском очень небедной семьи и единственной наследницей состояния. Однако после безвременной (или напротив — довольно-таки своевременной) смерти родителей она сперва попала под опеку тетке — баронессе Фарионе де Уголино, судя по отрывочным слухам, той еще дряни. Вскоре весьма приличное состояние изрядно сократилось, из-за чего даже произошел какой-то скандал, и в итоге пятнадцатилетняя донья Лейла была передана под опеку уже двоюродному дяде — тому самому графу де Кассо, пристроившего ее во дворец камер-фрейлиной, а потом даже и статс-фрейлиной. По этому поводу ходили ехидные шуточки, что дядя слишком уж молод для опекуна невинной девушки, да и родство уж слишком отдаленное… Впрочем, другие утверждали, что юное создание будет в полной безопасности, ибо граф вообще-то предпочитает мужчин…

Ронкадор напряг память, но как ни старался, ничего существенного насчет де Кассо вспомнить не мог — светский человек, поэт, даже пьески какие-то писал, состоял на службе в министерстве двора… Да, а ведь странно… только сейчас дон Орио понял… ведь для заговорщика уж больно неподходящие данные у покойного дяди Игерны…. тьфу, уж не разберешься тут! Но заговор был — и почти удался: сколько он помнил, какой-то недавно переведенный из провинции в дворцовую стражу капитан, страдая бессонницей, заметил в ночном парке дворца Эскориало подозрительных личностей… Воистину — в тихом море русалки водятся!

А госпожа Лейла должна была сделать, между прочим, главную работу — войти с женской половины дворца через предназначенные для королевы двери в монаршью опочивальню да и заколоть мирно спящих государя и государыню — благо под пышными придворными нарядами можно пронести внутрь не то что кинжал или шпагу, а даже живого эспадачина.

И ведь всё было рассчитано: у тех дверей охраны нет — евнухов, как у неверных язычников, слава Эллу, в Святых Землях не принято держать во дворцах, а кто же в женскую половину пустит грубую солдатню? Есть, конечно, внешняя охрана — но та больше присматривает, чтобы никто не лез снаружи куда не надо… Что собирались делать смутьяны и кого сажать на трон — в бумагах ничего не было.

И какого Хамирана ей это понадобилось? А ведь, похоже, причина там была — потому как ненависть в ее глазах была неподдельная! Чем ей так могли насолить их величества? Хм… Вообще, если вспомнить, то два века назад Альфонса Любвеобильного (он же Эль-Потаскун) зарубил жених обесчещенной им девушки. Но сейчас-то не те времена! Государь Карл Тринадцатый, конечно, изрядный бабник — хоть злые языки и поговаривали, что в постели не слишком могуч. Но чтобы силой домогаться приглянувшейся девушки? В худшем случае — уволил бы с придворной службы глупую недотрогу, не понимающую своего счастья — а скорее всего махнул бы рукой да утешился бы с другой.

Он вновь попытался вспомнить — что там было не так с графиней. Девица она, судя по слухам, была своенравная и странная. Любила охоты и скачки и даже состояла в компании принцессы Маргариты Нериго, прославившейся самыми экстравагантными выходками вроде собственного корабля под красными шелковыми парусами, на котором она отправлялась в морские прогулки, днями и неделями пропадая на островах — причем девицы там пребывали в обществе молодых донов без дуэний… Такое безобразие творилось, пока сеньор Мартинес не разогнал этот крольчатник, а потом вообще не посадил кузину чуть не в домашнюю тюрьму…

Стоп! Девка ведь поминала герцога Мартинеса!

А вот тут могло быть что угодно. Если графиню Лейлу угораздило каким-то боком задеть Великого Референдария, по заслугам прозванного доном Гиеной, то ей остается лишь посочувствовать.

Сам Ронкадор встречал этого человека лишь раз — шесть лет назад, когда ходил с казначейским флотом в метрополию, и груз принимал именно он.

Орио и видел-то герцога лишь мельком — на передаче ключей от сундуков и торжественном ужине.

Но он надолго запомнил пухлые губы сластолюбца и холодные с прищуром глаза, излучавшие равнодушную жестокость. Одного взгляда на бледное лицо и лысый череп хватило, чтобы понять — все темные слухи об этом человеке, пожалуй, правдивы. И еще — что от этого человека надо держаться как можно дальше и — равно не дай Анахитта Милосердная — иметь его командиром, врагом или другом!