Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы - Неизв.

Дни шли, всё жарче и веселее пригревало солнышко. Отцвели яблони в садах, но Белые горы не подурнели от этого. На смену вешним цветам пришли раннелетние, и Дарёна не уставала поражаться их благоухающему изобилию и щедрой головокружительной пестроте. Млада не запрещала ей гулять одной, и она, бродя по лесу, наткнулась однажды на полянку, всю сплошь белую от цветущей черемши.

– Ах, – восторженно вырвалось у неё.

Мелкие цветочки собирались в шаровидные головки, а листья походили на ландышевые. Дарёна с улыбкой брела по этому белому ковру без конца и края и вдыхала вкусный, пряный, остро-чесночный запах, оставшийся на пальцах от сорванного стебелька. Этот запах возбуждал голод, который в последнее время стал необычайно жгучим и выкидывал странные коленца: то Дарёне хотелось свежих ягод (и неважно, что они ещё не созрели), то вдруг её охватывала любовь к квашеной капусте, которую она прежде не особо жаловала, а временами начиналась и вовсе пугающая страсть – пожевать, к примеру, глину. А вот мясного ей совершенно не хотелось, более того – от одного вида куска мяса, сочащегося кровью, начинало мутить, и Дарёне было порой трудновато готовить для Млады. Присев на поваленный ствол, она принялась плести венок и, конечно же, не удержалась – зажевала пару стебельков. Душистая, острая черемша раздразнила, раздула пожар в животе. Эх, сейчас бы пирога с крыжовником, луком, яйцами, солёными грибами. Да и рыба там не помешала бы, а также земляника… тоже солёная. Да зелени, зелени побольше: от неё и польза, и вкус приятнее, и пахнет хорошо! Хм… и мёду чуток. И брюквенной ботвы, и крапивы, и одуванчиков, и огурцов… Улиток?! Да, улиток. А ещё – клевер… (Ну и что ж, что им питаются коровы?) Словом, это была сумасшедшая начинка, но именно такое сочетание казалось Дарёне желанным, и она, придумывая всё новые и новые составные части, истекала слюной. Впрочем, вздумай она на самом деле испечь такой пирог, матушка Крылинка наверняка подняла бы её на смех: мало того, что такие вещи вместе не кладут, так некоторые ещё и не едят вовсе… А в самом деле, к чему все эти сложности, разносолы? Самое простое – ломоть свежеиспечённого, ещё тёплого, ноздреватого и пышного хлеба с парным молоком, а больше ничего и не надо.

Распалив себя мыслями о еде, Дарёна вдруг ощутила приступ дурноты. Черемша слишком пьянила своим запахом – даже голова закружилась и разболелась, и девушка решила перенестись подальше отсюда. Хотелось посидеть у какого-нибудь тихого, уединённого озера.

Озерцо, которое она нашла, отражало невыносимо чистую небесную лазурь, а по берегам поросло похожей на осоку травой, которая тоже вошла в пору цветения. Цвела она необычными цветами, похожими на пышные пучочки тончайшей белой шерсти. Дарёна вспомнила её название – пушица. Пуховки мягко защекотали ладонь Дарёны, как детские волосики, и ей вдруг пришла в голову блажь – сшить подушечку с перинкой и набить их этими лёгкими, как гусиный пух, комочками. И непременно вышить наволочку охранными узорами… Кстати, Зорица подскажет, какую вышивку лучше сделать, надо бы у неё спросить.

Задумано – исполнено. Дарёна при помощи кольца перенеслась в Кузнечное, к дому Твердяны. Кошачья половина семейства была, конечно, на работе в кузне, а матушка Крылинка с Рагной и Зорицей трудились в огороде – пололи грядки. Свежий хлеб и молоко для проголодавшейся Дарёны тут же нашлись, но едва она проглотила первый кусочек, как желудок вывернуло, скрутило тошнотой и изжогой в жгут.

– Так-так, – с любопытством прищурилась матушка Крылинка. – А ну-ка… Зорюшка, принеси-ка воды из родника.

Пока Зорица ходила за водой, Дарёна сидела под яблоней на берёзовом чурбаке, слегка сникшая и вялая от колпака мурашек и звона, накрывшего её внезапно следом за дурнотой в животе. На грядках зеленели всходы, и по подросшей ботве уже можно было издали отличить, где что посажено.

– А вот и водичка…

Вернулась Зорица. Вода в ковшике нестерпимо блестела на солнце и была тёплой.

– Испей, испей, водица из Тиши всё как рукой снимет, – уговаривала матушка Крылинка.

Несколько глотков подземной белогорской влаги и правда мгновенно успокоили взбунтовавшееся нутро Дарёны, и она смогла спокойно доесть свой хлеб с молоком. Втайне она не отказалась бы от чего-нибудь ещё, но просить постеснялась.

– Подушечку с перинкой, говоришь? Хм… Так-так, – опять сощурилась Крылинка, когда Дарёна поведала ей о пушице у озера и своём внезапном желании пустить её на набивку. – Ну, голубушка моя, радуйся: это не твоя блажь, а дитя хочет на такой подушечке и перинке спать.

– К-какое дитя? – заикнулась Дарёна, едва не выронив кружку с остатками молока.

– Да нешто тебе неясно? – рассмеялась матушка Крылинка, весело переглядываясь с двумя другими женщинами. – Сама-то признаков не примечаешь?

Дарёна вспомнила, прикинула, посчитала. А ведь и правда, похоже на то… Посреди жаркого летнего дня ей стало вдруг зябко, но не от страха, а от светлого, радостного волнения. А матушка Крылинка расторопно сходила в дом и вернулась с отрезом белёного льняного полотна.

– Дитяти угождать следует… Коль хочет оно такую постельку себе – значит, шей, – сказала она, с поклоном вручая ткань Дарёне.

– Так у меня ж приданое… – начала было та.

– Приданое-то приданым, а полотно это не простое, с благословения Милы, всех матерей защитницы, вытканное, – вкладывая отрез Дарёне в руки, перебила Крылинка. – Надобно теперь тебе её призывать на помощь, и госпожа светлая, богини нашей Лалады любимая супруга, тебя с дитятком твоим беречь станет, разродиться поможет да от хворей спасёт и тебя, и чадо.

– Благодарю, матушка Крылинка, – пробормотала Дарёна.

В доме царила приятная прохлада, погружаться в которую из дневного зноя было сущим блаженством. Зорица разложила на столике для рукоделия образцы охранных вышивок, и у Дарёны в глазах зарябило от затейливых узоров.

– Они все годны, но для младенцев лучше всего подходит вот эта, с месяцем да звёздами. – Образец придвинулся к Дарёне ближе. – Лалада – солнышко ясное, а супруга её возлюбленная – месяц светлый, мрак ночной разгоняющий. Да когда вышивать станешь, смотри, не забудь приговаривать: «Мила, сердцу Лалады милая, стань защитой дитяти моему, укрой, сбереги, от напастей упаси».

Они вместе скроили и сшили оболочки для подушечки и перинки, а наволочку Дарёне предстояло украсить вышивкой собственноручно: Зорица дала ей образец с собой. Пошатываясь, как былинка под ветром, она рвала на берегу озера белые пуховки и набивала ими детскую постель, пока счастливая слабость не принудила её сесть. Скорее бы вечер, скорее бы вернулась Млада…

Но Млада была на службе, и вся нежность Дарёны доставалась рубашке женщины-кошки – одной из двенадцати, сшитых девушкой к свадьбе. Стоя на коленях на краю деревянного причала, она полоскала в водах Синего Яхонта выстиранные вещи, и виделось ей в бирюзовой глади воды отражение любимого лица. Мудрые горы своими белоснежными вершинами смотрелись в озеро, по зеркальной поверхности которого – Дарёна подняла голову и улыбнулась – плыли лебеди. Горделивые птицы с гибкими длинными шеями сияли, словно высеченные рукой неведомого мастера из глыб белого льда.

– Ах!

Залюбовавшись лебедями, Дарёна едва не упустила рубашку. Вытянув её за рукав, она принялась выкручивать и отжимать её, время от времени прерываясь, чтобы взглянуть на птиц. Невозможно было оторвать глаз от этого зрелища. Среди стаи Дарёна приметила одну пару – лебедя с лебёдушкой, которые в сторонке от остальных миловались, поглаживая друг друга клювами. «Вот как оно устроено… И у птиц – совсем как у людей», – думалось ей, а в глазах всё плыло от солёной дымки умилённых слёз. Всё сложилось вместе: их с Младой свадьба, наполненные теплом и любовью дни, прогулки по цветущим Белым горам, ребёнок, лебеди… Счастье сияло в груди у Дарёны, как солнечный сгусток света – Лаладин венец, а слёзы были сладко-солёными. Обняв большую корзину с мокрым бельём, словно дорогого друга, Дарёна улыбалась и вытирала беспрестанно струившиеся по щекам тёплые ручейки. Как же прекрасен Синий Яхонт и отражающиеся в нём снеговые шапки гор!.. Каким покоем дышат леса и цветущие поляны! Что за удивительная трава – пушица…

Развешивая бельё на верёвках, натянутых меж столбов возле дома, она всё ещё улыбалась, а слёзы высохли. Лишь сосны были свидетелями того, как она целовала влажные рукава рубашки Млады и прижималась к ним щекой, а доски настила поскрипывали от её приплясывающих весёлых шагов, когда Дарёна с пустой корзиной возвращалась в дом. Сев к окну, она разложила перед собою на столике образец вышивки и долго всматривалась, изучала узор, чтобы перенести его на наволочку для детской подушечки. Теперь они с Младой стали настоящей семьёй…

За работой она не заметила, как свечерело. День теперь стал длинным, вечера – светлыми, и зажигать лучину или лампу требовалось только с приближением ночи. Солнце ещё горело на самых верхушках сосен, а у земли уже густела голубая тень, когда тихонько стукнула дверь. Дарёна тотчас отложила вышивку и пружинисто встрепенулась: Млада… Радость окрылила её, повлекла вниз по лестнице, а сердце стучало: «Сейчас… Сейчас я преподнесу ей эту весть!»