Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Аристотель, умерший лет за пятьдесят до начала первой пунической войны, характеризует государственное устройство Карфагена как переходное от монархического режима к аристократическому или к такому демократическому, который клонился к олигархии, так как он называет это устройство обоими этими именами. Управление находилось главным образом в руках совета старшин, состоявшего подобно спартанской герусии из двух ежегодно избиравшихся гражданами царей и из двадцати восьми герусиастов, которые, по-видимому, также ежегодно вновь избирались гражданами. Этот совет, в сущности, и заведовал делами государственного управления; так, например, он распоряжался приготовлениями к войне, давал предписания о наборе рекрут, назначал главнокомандующего и прикомандировывал к этому последнему нескольких герусиастов, из которых потом обыкновенно выбирались младшие военачальники; к нему же адресовались депеши. Существовал ли наряду с этим малочисленным советом другой, более многочисленный — сомнительно; во всяком случае, он не мог иметь большого значения. Цари как будто бы тоже не пользовались никаким особым влиянием; они были главным образом верховными судьями, как нередко и назывались (шофеты, praetores). Более широкой властью пользовался главнокомандующий; старший современник Аристотеля Исократ говорит, что карфагеняне управлялись у себя дома олигархически, а во время похода — монархически; поэтому римские писатели, быть может не без основания, называли должность карфагенского главнокомандующего диктатурой, хотя прикомандированные к нему герусиасты ограничивали его власть если не юридически, то фактически, а после того как он слагал с себя свою должность, его ожидала незнакомая римлянам обязанность представлять отчет. Должность главнокомандующего не ограничивалась никаким определенным сроком, и уже одним этим она отличалась от должности годовых царей, от которой ее отличает решительным образом и Аристотель; впрочем, соединение нескольких должностей в одном лице было у карфагенян обыкновенным явлением; поэтому нас не должен удивлять тот факт, то нередко один и тот же человек исполнял обязанности и главнокомандующего и шофета. Но выше герусии и выше должностных лиц стояла корпорация ста четырех, или, короче сказать, ста мужей или судей, которая была главным оплотом карфагенской олигархии. Ее не было в первоначальной государственной конституции Карфагена, а возникла она подобно званию спартанских эфоров из аристократической оппозиции против монархических элементов. При продажности должностей и при малочисленности членов высшего правительственного учреждения карфагенский род Магонов, более всех других блиставший своим богатством и военной славой, грозил соединить в своих руках дела военного и мирного управления и судебную власть. Это привело к реформе государственной конституции и к учреждению корпорации судей незадолго до эпохи децемвиров. Нам положительно известно, что занятие должности квестора давало право на вступление в эту судейскую корпорацию, но что такой кандидат подвергался избранию через посредство установленных пятичленных коллегий, которые пополнялись сами собою. Сверх того, хотя судьи и должны были по закону избираться, по всей вероятности, ежегодно, на самом деле они оставались в этой должности долее и даже пожизненно, почему римляне и греки обыкновенно называли их сенаторами. Как ни темно все это в деталях, тем не менее мы ясно распознаем здесь олигархическую сущность учреждения, самопополнявшегося аристократией. Характерным, хотя и единичным, на это указанием может служить тот факт, что в Карфагене кроме общих бань для обыкновенных граждан существовали еще особые бани для судей. Первоначальным назначением этих судей было исполнение обязанностей политических присяжных, которые привлекали к ответственности главнокомандующего и, без сомнения, если в том представлялась надобность, также шофетов и герусиастов, после того как они слагали должность, и по своему благоусмотрению подвергали их беспощадно жестоким наказаниям и даже смертной казни. Естественно там, как и повсюду, где правительственные учреждения поставлены под контроль особой корпорации, власть перешла от учреждений, стоявших под контролем, к тем, которые контролировали; поэтому нетрудно понять, почему эти последние стали вмешиваться во все дела управления (так, например, герусия сообщала содержание важных депеш сначала судьям, а потом уже народу) и почему страх перед контролем, обыкновенно соразмерявшим свои приговоры с результатами, стеснял как карфагенских государственных людей, так и карфагенских полководцев везде и всюду. Карфагенские граждане хотя и не были, как в Спарте, ограничены одним пассивным присутствием при решении государственных дел, но фактически они имели на эти решения очень незначительное влияние. При выборах в герусию была принята за правило система явных подкупов; при назначении главнокомандующего народ, правда, запрашивался, но только после того, как это назначение уже состоялось по предложению герусии. И в других случаях обращались к народу только тогда, когда герусия находила это нужным или когда ее члены не могли прийти ни к какому между собою соглашению. В Карфагене вовсе не знали народного суда. Бессилие гражданства, по всей вероятности, обусловливалось его политической организацией; карфагенские объединенные товарищества, которые иногда сравнивались со спартанскими фидитиями, вероятно, были олигархически управляющимися цехами. Есть даже указания на различие между «городскими гражданами» и «ремесленниками», которые приводят нас к заключению об очень низком и, быть может, бесправном положении этих последних. Если мы соединим все эти отдельные черты в одно целое, то найдем, что карфагенское государственное устройство было капиталистическим режимом, как это и должно быть в такой гражданской общине, в которой нет зажиточного среднего сословия и которая состоит, с одной стороны, из неимущего городского населения, живущего поденными заработками, а с другой стороны, из оптовых торговцев, владельцев плантаций и знатных наместников. И в Карфагене существовала система — несомненный признак гнилой городской олигархии — давать возможность разорившимся собственникам поправлять их расстроенные состояния за счет подданных в подвластных общинах, куда их отправляли раскладчиками податей и надсмотрщиками над барщинными работами; Аристотель указывает на эту систему как на главную причину испытанной прочности карфагенского государственного устройства. До его времени в Карфагене не совершалось ни сверху, ни снизу сколько-нибудь значительных переворотов, которые стоили бы названия революции. Народная толпа оставалась без вождей, вследствие того что правящая олигархия была в состоянии привлекать на свою сторону всю честолюбивую и находившуюся в стесненном положении знать, доставляя ей материальные выгоды. Поэтому народ принужден был довольствоваться теми крохами, которые перепадали ему с господского стола в форме подкупа на выборах или в ином виде. При такой системе управления, конечно, существовала и демократическая оппозиция, но она была совершенно бессильна еще во время первой пунической войны. Впоследствии, отчасти под влиянием понесенных поражений, ее политическое значение стало возрастать гораздо быстрее, чем одновременно возраставшее значение однородной с нею римской партии: народные собрания стали выносить окончательные решения по политическим вопросам и сокрушили всемогущество карфагенской олигархии. После окончания Ганнибаловой войны, по предложению Ганнибала, было даже постановлено, чтобы ни один из членов совета ста не мог оставаться в должности два года сряду, и таким образом была введена полная демократия, которая при тогдашнем положении дел одна только и могла бы спасти Карфаген, если бы уже не было поздно. В этой оппозиции господствовали сильные патриотические и преобразовательные стремления, но не следует упускать из виду того, что у нее была слишком шаткая и гнилая основа. Карфагенское гражданство, имевшее, по мнению сведущих греков, сходство с александрийским, было так необузданно, что уже одним этим обрекало себя на полное бессилие, и уж конечно, едва ли можно ожидать спасения от таких революций, которые совершаются, подобно карфагенским, при помощи уличных мальчишек.

С финансовой точки зрения Карфаген занимал во всех отношениях первое место среди древних государств. Во время Пелопоннесской войны этот финикийский город превосходил, по свидетельству первого греческого историка, все греческие города своим богатством, и его доходы сравнивались с доходами великого царя; Полибий называет его самым богатым городом во всем мире. Точно так же как в более позднюю эпоху в Риме, полководцы и государственные деятели Карфагена не считали для себя унизительными научное ведение сельского хозяйства и его преподавание. О высоком развитии сельского хозяйства свидетельствует агрономическое сочинение карфагенянина Магона, которое считалось позднейшими греческими и римскими сельскими хозяевами за свод основных законов рационального земледелия; оно было не только переведено на греческий язык, но по распоряжению римского сената переработано по-латыни и официально рекомендовано как руководство италийским землевладельцам. Характерна тесная связь этого финикийского полевого хозяйства с денежным; как на основной принцип финикийского земледелия указывают на правило, что никогда не следует приобретать земли больше того количества, какое можно интенсивно обработать. Карфагенянам послужило на пользу и то, что страна была богата лошадьми и быками, овцами и козами; в этом отношении Ливия, благодаря своему кочевому хозяйству, едва ли не превосходила, по мнению Полибия, другие страны. Карфагеняне были наставниками римлян как в искусстве извлекать всевозможные выгоды из почвы, так и в искусстве эксплуатировать своих подданных; при посредстве этих последних Карфаген собирал поземельную ренту с «лучшей части Европы» и с богатых, отчасти даже слишком щедро наделенных природою, североафриканских стран, к которым, например, принадлежали земли в Бизаките и подле Малого Сирта. Издавна считавшиеся в Карфагене почетным промыслом торговля и процветающие при ее помощи кораблестроение и промышленность уже в силу естественного хода вещей ежегодно приносили местным поселенцам золотую жатву, а сверх того, как уже было ранее замечено, карфагеняне все более и более захватывали в свои руки монополию и сумели сосредоточить в своей гавани как всю торговлю, которая велась в западной части Средиземного моря из чужих стран и из внутренних карфагенских провинций, так и все торговые сношения между Западом и Востоком. Наука и искусство, по-видимому, находились в Карфагене, точно так же как и в более позднюю эпоху в Риме, под эллинским влиянием, но не оставались в пренебрежении; даже существовала довольно значительная финикийская литература, а при завоевании города римлянами в нем были найдены, конечно, созданные не в Карфагене, а вывезенные из сицилийских храмов художественные сокровища и довольно большие библиотеки. Но и в этой области дух был слугою капитала; среди литературных произведений славились преимущественно сочинения по агрономии и географии, как, например, уже ранее упомянутое сочинение Магона и дошедший до нас в переводе отчет адмирала Ганнона о его плавании вдоль западных берегов Африки — отчет, который первоначально был публично выставлен в одном из карфагенских храмов. Даже всеобщее распространение некоторых познаний и в особенности знания иностранных языков 179 (в отношении которого Карфаген той эпохи может быть поставлен почти наравне с императорским Римом) свидетельствует о всецело практическом направлении, которое было дано в Карфагене эллинскому образованию. Хотя и нет возможности составить себе представление о капиталах, стекавшихся в этот Лондон древнего мира, но по меньшей мере об источниках государственных доходов может дать некоторое понятие тот факт, что, несмотря на очень дорого стоившую систему организации карфагенского военного дела и несмотря на беспечное и недобросовестное управление государственным имуществом, все расходы вполне покрывались данью, которая собиралась с подданных, и таможенными сборами и что граждане не облагались прямыми налогами; даже после второй Пунической войны, когда государственное имущество Карфагена уже было расшатано, текущие расходы и ежегодная уплата Риму 340 тысяч талеров могли быть покрыты без наложения податей лишь благодаря некоторой упорядоченности финансового хозяйства, а через четырнадцать лет после заключения мирного договора государство уже было в состоянии предложить немедленное погашение остальных тридцати шести срочных платежей. Но не в одной только сумме доходов сказывается превосходство карфагенского финансового хозяйства; среди всех значительных государств древнего мира только в одном Карфагене мы находим экономические принципы более поздней и более просвещенной эпохи; этим мы намекаем на государственные займы, между тем как в денежной системе мы находим кроме золотых и серебряных монет также лишенные материальной стоимости денежные знаки, с употреблением которых не был знаком древний мир. Если бы государственное управление было денежной спекуляцией, можно было бы утверждать, что никто никогда не выполнял своей задачи более блестящим образом, чем Карфаген.