Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Из всех финикийских колоний ни одна не достигла процветания так скоро и так легко, как те, которые были основаны тирянами и сидонцами на южном побережье Испании и на побережье северной Африки; этих стран не достигали ни власть великого царя, ни опасное соперничество греческих мореплавателей; а туземное население находилось в таком положении по отношению к иноземным пришельцам, в каком находятся в Америке индейцы по отношению к европейцам. Из основанных там многочисленных и цветущих финикийских городов первое место занимал «Новый город» — Карфада, или, как его называли на западе, Кархедон, или Карфаген. Хотя этот город не был древнейшим поселением финикийцев в той области и даже, быть может, первоначально находился в зависимости от древнейшего финикийского города в Ливии — от близлежащей Утики, — но он скоро затмил и соседние города и даже свою метрополию благодаря несравненным преимуществам географического положения и энергичной предприимчивости его жителей. Он стоял недалеко от (бывшего) устья Баграды (Медшерда), протекающей по самой хлебородной полосе северной Африки, на плодородной, до сих пор еще застроенной виллами и покрытой оливковыми и апельсинными рощами, возвышенности, которая спускается к равнине пологим скатом и оканчивается со стороны моря мысом, омываемым морскими волнами; эта местность лежит подле самой большой североафриканской гавани, подле Тунисского залива, там, где этот красивый бассейн представляет самую удобную якорную стоянку для больших кораблей и где у самого морского берега имеется годная для питья ключевая вода; местные условия были там так беспримерно благоприятны для земледелия и торговли, что основанная в том месте тирянами колония не только стала первым финикийским торговым городом, но даже и во времена римского владычества едва восстановленный Карфаген стал третьим городом в империи, и еще теперь там стоит и процветает город в сто тысяч жителей, несмотря на все неблагоприятные для него условия и на то, что он выстроен на менее удачно выбранном месте. Само собой понятно, что в городе на таком выгодном месте и с таким населением процветали и земледелие, и торговля, и промышленность; но от нас требует ответа вопрос, каким путем эта колония достигла такого политического могущества, какого не достигал ни один из других финикийских городов.

Что финикийское племя и в Карфагене оставалось верным своей пассивной политике, на это нет недостатка в доказательствах. Вплоть до эпохи своего процветания Карфаген уплачивал за занятую городом территорию поземельную подать туземным берберам, принадлежавшим к племени максиев, или макситанов, и хотя город был достаточно защищен морем и пустыней от всякого нападения со стороны восточных держав, он, по-видимому, признавал, быть может, только номинально, верховную власть великого царя и в случае надобности иногда уплачивал ему дань с целью обеспечить свои торговые сношения с Тиром и с Востоком. Но при всей готовности финикийцев жить со всеми в ладу и подчиняться обстоятельства сложились так, что им поневоле пришлось вступить на путь более энергичной политики. Ввиду наплыва эллинских переселенцев, неудержимо стремившихся на Запад, уже успевших вытеснить финикийцев из собственно Греции и из Италии и пытавшихся сделать то же в Сицилии, в Испании и даже в Ливии, финикийцы были вынуждены искать для себя какой-нибудь надежной опоры, чтобы не быть окончательно задавленными. Так как на этот раз им приходилось иметь дело не с великим царем, а с греческими торговцами, то они уже не могли отделаться изъявлениями покорности и уплатой повинностей и податей за право по-старому заниматься торговлей и промышленностью. Массалия и Кирена уже были основаны; вся восточная Сицилия уже находилась в руках греков, и для финикийцев настал последний срок, когда еще было не поздно оказать серьезное сопротивление. Карфагеняне взялись за это дело; путем продолжительных и упорных войн они положили предел наступательному движению киренейцев и не дали возможности эллинам утвердиться на западе от триполийской пустыни. Кроме того, поселившиеся на западной оконечности Сицилии финикийцы успели при помощи карфагенян отразить нападения греков; они охотно и добровольно поступили в вассальную зависимость от могущественного соплеменного города. Эти важные успехи, достигнутые во II в. от основания Рима и обеспечившие финикийцам владычество над юго-западной частью Средиземного моря, само собой, доставили руководившему борьбой городу гегемонию над всей нацией и вместе с тем изменили его политическое положение. Карфаген уже не был простым торговым городом; он стал стремиться к владычеству над Ливией и над частью Средиземного моря, потому что был к тому вынужден необходимостью. Этим успехам, по всей вероятности, много содействовало введение наемных войск, которое вошло в обыкновение в Греции около половины IV века от основания Рима [ок. 400 г.], а у восточных народов, и в особенности у карийцев, было еще более древним и даже, может быть, было введено именно финикийцами. Вследствие вербовки иноземцев война превратилась в громадную денежную спекуляцию, а это было совершенно в духе финикийцев.

Под влиянием этих внешних успехов карфагеняне впервые перешли в Африке от наемного и выпрошенного пользования землей к приобретению ее в собственность и к завоеваниям. Кажется, только около 300 г. от основания Рима [ок. 450 г.] удалось карфагенским купцам освободиться от поземельной подати, которую им приходилось прежде уплачивать туземцам. Это дало возможность завести полевое хозяйство в больших размерах. Финикийцы искони старались вкладывать свои капиталы в землю; земледелие они широко развивали при помощи рабов или наемных рабочих; это видно из того, что иудеи поступали в большом числе в качестве поденщиков к богатым тирским купцам именно для работ этого рода. Теперь ничто не препятствовало карфагенянам разрабатывать богатую ливийскую почву по такой системе, которая сродни теперешней плантаторской: они возделывали землю руками скованных цепями рабов, а число этих последних доходило у иных владельцев до двадцати тысяч. Но этим не удовольствовались. Так как земледелие было введено у ливийцев, по-видимому очень рано и, по всей вероятности, до появления финикийских колоний, как следует полагать, из Египта, то находившиеся в окрестностях Карфагена поселения земледельцев были захвачены с оружием в руках, а свободные ливийские крестьяне были превращены в феллахов, которые должны были отдавать своим господам в качестве дани четвертую часть земных плодов и были подчинены регулярному набору рекрут для формирования собственной карфагенской армии. С бродившими подле границы пастушескими племенами (νομὰδες) столкновения не прекращались, но цепь укрепленных постов обеспечила спокойствие в замиренной стране, и кочевники были мало-помалу оттеснены в пустыню и в горы или же были принуждены признать верховную власть Карфагена, уплачивать ему дань и доставлять вспомогательные войска. В эпоху первой Пунической войны их большой город Тевесте (Тебесса, у верховьев Медшерды) был взят карфагенянами. Это были те самые «города и племена (ἔθνη) подданных», о которых идет речь в карфагенских государственных договорах; под городами разумеются несвободные ливийские деревни, а под племенами — покорившиеся номады.

Наконец, сюда следует присовокупить и владычество Карфагена над остальными африканскими финикийцами, или над так называемыми ливийскими финикийцами. К числу их принадлежали: частью выселившиеся из Карфагена по всему северному и отчасти северо-западному африканскому побережью более мелкие колонии, которые, конечно, не были ничтожны, так как только на берегах Атлантического океана было разом поселено 30 тысяч таких колонистов; частью древние финикийские поселения, которые были особенно многочисленны на берегах теперешней провинции Константины и тунисского пашалыка, как например: Гиппон, впоследствии прозванный Царским (Бона), Гадрумет (Суза), Малый Лептис (к югу от Сузы), который был вторым городом африканских финикийцев, Фапс (там же) и Великий Лептис (Лебда, к западу от Триполи). Теперь уже трудно доискаться, каким образом все эти города подпадали под власть Карфагена, добровольно ли с целью оградить себя от нападений киренейцев и нумидийцев или же по принуждению; но не подлежит сомнению, что даже в официальных документах они называются карфагенскими подданными, что они были принуждены срыть свои городские стены, уплачивать Карфагену дань и поставлять вспомогательные войска. Впрочем, они не были обязаны ни поставлять рекрут, ни уплачивать поземельные подати, а доставляли определенное число солдат и определенную сумму денег; так, например, Малый Лептис ежегодно уплачивал громадную сумму в 465 талантов (574 тысячи талеров); затем они жили на равных правах с карфагенянами и могли заключать равноправные браки 177 . Только Утика избежала такой же участи не столько благодаря своему могуществу, сколько благодаря тому пиетету, с которым относились карфагеняне к их старинным покровителям; она сохранила как свои городские стены, так и свою независимость. Финикийцы действительно питали к подобным отношениям достойное удивления чувство благоговения, резко отличавшееся от равнодушия греков. Даже во внешних делах «Карфаген и Утика» решают и сговариваются заодно, что конечно не помешало гораздо более обширному Новому городу утвердить свою фактическую гегемонию и над Утикой. Таким образом, тирская фактория превратилась в столицу могущественного североафриканского государства, которое простиралось от триполийской пустыни до Атлантического океана и если в своей западной части (Марокко и Алжир) довольствовалось лишь поверхностным занятием прибрежной полосы, то в более богатой восточной части, в теперешних округах Константины и Туниса, господствовало и над внутренними странами, постоянно расширяя свои границы в южном направлении. По меткому выражению одного древнего писателя, карфагеняне превратились из тирцев в ливийцев. Финикийская цивилизация господствовала в Ливии, подобно тому как после походов Александра греческая цивилизация стала господствовать в Малой Азии и в Сирии, хотя господство первой и не было так всесильно, как господство второй. При дворах шейхов кочевых племен говорили и писали по-финикийски, и цивилизованные туземные племена приняли для своего языка финикийский алфавит 178 ; но их полное обращение в финикийцев было бы несогласно с духом нации и не входило в политику Карфагена. Эпоху, когда совершилось это превращение Карфагена в столицу Ливии, нет возможности определить, потому что это превращение, без сомнения, совершалось постепенно. Только что упомянутый писатель называет Ганнона реформатором нации; если это тот самый Ганнон, который жил во время первой войны с Римом, то он, без сомнения, лишь завершил ту новую систему, которая проводилась, вероятно, в течение IV и V веков от основания Рима [ок. 450—250 гг.]. По мере того, как расцветал Карфаген, на родине финикийцев приходили в упадок большие города — Сидон и в особенности Тир; их процветанию был положен конец частью из-за внутренних смут, частью из-за внешних бедствий, и особенно после того, как в I в. от основания Рима [ок. 750—650 гг.] их осаждал Салманассар, во II [ок. 650—550 гг.] — Навуходоносор, в V [ок. 350—250 гг.] — Александр. Знатные семьи и старинные торговые предприятия Тира большею частью перебрались в более безопасную и цветущую колонию и перенесли туда свои способности, свои капиталы и свои традиции. В то время как финикийцы столкнулись с римлянами, Карфаген был так же бесспорно первым среди ханаанитских городов, как Рим был первой среди латинских общин.