Молитва к Прозерпине - Альберт Санчес Пиньоль

ее пальцы и спросил, что случилось с Нестедумом. Она сказала, что его взяли в плен и отвели в надежное место.

– Ты хочешь отомстить ему за все? – спросила она меня.

Хотел ли я отомстить ему за все? Я вскочил на ноги. Конечно, я хотел! Никому не дано понять, что мне пришлось пережить там, в недрах земли. И главным образом в моих страданиях был виноват Нестедум. Но я ничего не успел сделать, потому что мы услышали долгий и радостный победный клич. Битва закончилась. Мы увидели, как в знак победы к небу взметнулись мечи, лес копий и прочее оружие. Все кричали, и от того, что случилось тогда, Прозерпина, слезы навернулись бы на глаза самого непреклонного из стоиков: легионеры и воины Либертуса слились в объятиях. По сути, эти люди были не слишком далеки друг от друга; их различия были ничтожны. Все открытые лица сияли радостью победы. Да, по всей длине шеренги легионеров повторялась одна и та же картина: солдаты бросали свои щиты и мечи и обнимали тощие фигуры вчерашних рабов. И те и другие были покрыты синей кровью, которая подчеркивала их равенство, и они казались братьями. В тот день богиня Согласия, наверное, очень радовалась.

И вся эта сцена закончилась очень важным эпилогом. Цезарь верхом на лошади явился, чтобы понаблюдать за последними ударами по врагу и убедиться, что мы победили. (Или чтобы доказать свой вклад в победу.) Его конь медленно продвигался среди тысяч и тысяч воздетых мечей, открывая себе дорогу в толпе приветствующих его легионеров. Цезарь держал в одной руке поводья, а вторую поднимал к небу. Но случилось так, что немного впереди Палузи посадил Либертуса себе на плечи и поднял его, как перед битвой поднимал статую Куала.

– Мы победили, брат! – кричал Палузи. – Теперь мы свободны! Свободны!

Итак, легионеры восклицали: «Рим, Рим!» – а вольноотпущенники: «Свобода, свобода!» И постепенно Цезарь и Либертус стали сближаться, несомые волнами счастливых воинов-победителей. Забавнее всего было то, что оба притворялись, будто не замечают друг друга. Ты сама понимаешь, Прозерпина, оба чувствовали себя весьма неловко. Но легионеры и вольноотпущенники подталкивали своих вождей, пока те не оказались лицом к лицу. «Рим, Рим!». «Свобода, свобода!» – орало войско. В конце концов они сошлись почти вплотную. Все бойцы хотели, чтобы они обнялись и подталкивали их к этому. Что им оставалось? Естественно, они обнялись – нехотя, но обнялись.

Рим обнимал Свободу, Свобода обнимала Рим. Вот что случилось в этот миг. Цезарь и Либертус. Либертус и Цезарь. Когда наконец, несмотря на все свои разногласия, они слились в объятии, рев всех этих солдат долетел, наверное, даже до Субуры. Солдаты унесли своих вождей в лагерь, подобно тому как течение уносит потерявший управление корабль.

Такова была, дорогая Прозерпина, великая битва между армиями людей и тектоников. Мы с Ситир Тра остались наедине. Ей хотелось как можно скорее уйти, и она попросила меня удалиться от этой равнины, где сейчас царила смерть. Но я желал бросить последний взгляд на поле боя, на этот невероятный урожай трупов.

Спускались сумерки. После грохота борьбы наступила странная тишина. Павших было так много, что на земле нельзя было разглядеть ни единой былинки. Да будет тебе известно, Прозерпина, что тектоники испускают дух, как рыбы, которых вытащили из воды. Умирающие чудовища лежали неподвижно, словно окаменев, а потом их вдруг сотрясали резкие судороги. Затем они снова замирали, и это повторялось три или четыре раза, пока наконец тектоны не умирали окончательно. А теперь представим себе равнину, на которой прощаются с жизнью сто тысяч чудовищ: тысячи содроганий, последних конвульсий. Порой, когда они испускали дух, на их лицах отражалось беспокойство, точно у умирающего, который только что вспомнил, что забыл захватить с собой монету для лодочника[95].

Постепенно хрипы, судороги и стоны стихали, как вздох ребенка, как любовь и нелюбовь в старости, как последняя волна, что накатывается на песок.

Пошел дождь.

19

Победа.

Легионеры, нумидийцы и вольноотпущенники вместе торжествовали победу в лагере республиканской армии. Они вошли туда через ворота, буквально протащив с собой Цезаря и Либертуса, и не обращали никакого внимания на дождь, так что тучи, обидевшись на такое равнодушие людей, немного погодя отправились смывать кровь с поля боя.

И здесь, Прозерпина, мне хотелось бы объяснить тебе, что все римские военные лагеря, даже самые временные, всегда имели безупречную геометрическую структуру и напоминали настоящий город в миниатюре. Любой военный лагерь римлян строился вокруг двух перпендикулярно пересекающихся проспектов. На перекрестке ставилась главная палатка, принадлежавшая претору, перед которой возвышалась трибуна. Цезарь и Либертус неохотно поднялись на нее, а все войско приветствовало их радостными криками. Ни один из этих двух великих ораторов не знал, что ему следует сказать, поскольку именно присутствие другого мешало ему подобрать нужные слова.

И тут нашелся человек, который спас положение, – мой добрый друг Богуд Справедливый, который всегда быстро соображал в сложных ситуациях. Он беспардонно вскочил на трибуну, хотя его туда никто не приглашал. Но Богуд разбирался в тонкостях политики. В конце концов, его присутствие на трибуне было более чем оправданно: всадники-нумидийцы внесли свой – и очень важный – вклад в победу. Богуд, на чьем лице всегда играла широчайшая, как долька арбуза, улыбка, встал между Цезарем и Либертусом. Те вздохнули с благодарностью, потому что не имели ни малейшего желания снова обниматься. Улыбающийся Богуд сначала поднял одну руку Цезаря, а потом сразу обнял Либертуса. Толпа приветствовала его радостными криками. Нумидийский царь обладал даром нравиться одновременно солдатам и генералам, власть имущим и угнетенным, римлянам и чужеземцам.

Мы с Ситир взирали на эту троицу – Цезаря, Либертуса и Богуда – и были необыкновенно счастливы. В тот день перед палаткой претора на трибуне стояли Рим, Свобода и иноземные друзья. Такова жизнь, Прозерпина: способны выжить только те существа, которые могут преобразиться, и о народах на земле можно сказать то же самое. Нам удалось победить тектоников, потому что мы изменились, потому что мы отменили рабовладение, и это сделало нас сильнее, ибо мы сражались все вместе: свободные граждане и угнетенные, итальянцы и выходцы из Африки. Цезарь, Либертус и Богуд – эти трое могли заложить основы нового мира!

Ситир проводила меня до моей палатки, которую я теперь делил со своим другом Гнеем Юнием Кудряшом. Но там был и еще один гость, встречаться с которым было довольно неприятно, – Нестедум. Ему стянули руки за спиной и привязали к столбу, врытому в землю.