Прорыв под Сталинградом - Генрих Герлах

– Полковник Лосев, командир Двадцать девятой стрелковой дивизии! – раздалось с другого конца на безукоризненном немецком.

– Господин полковник, вы грозитесь открыть огонь по моему командному пункту. Прошу вас от этих намерений отказаться. Там сотни раненых… Освободить здание в такой короткий срок совершенно невозможно… Я также прошу о прекращении огня по всей линии до четырех часов утра немецкого времени.

На другом конце молчали. Но через некоторое время снова раздался голос, судя по всему, переводчика. Оставив без внимания просьбу полковника, он стал зачитывать условия капитуляции. Вдруг что-то щелкнуло, и на середине фразы связь оборвалась… Черт подери, именно в эту минуту! Майор колдовал над аппаратом, но тщетно! Связь умерла окончательно. И что теперь? Люницу ничего другого не оставалось, как продолжить переговоры хотя бы с майором. Но тот не желал идти на уступки и требовал немедленной сдачи оружия.

– А знаете что, – предложил в конце концов полковник, – давайте заключим соглашение! До четырех утра завтрашнего дня вы гарантируете нам перемирие, а в четыре я со своими людьми сдаюсь в плен.

Предложение русского устроило. И они чрезвычайно любезно распрощались.

Полковник Люниц был доволен собой. Люди спасены, приказ выполнен. За ночь на штаб армии точно не нападут. Вот у кого надо учиться! Что произойдет потом, его не касается. Приказ есть приказ!

И тем не менее на душе у полковника по-прежнему скребли кошки. Нехотя и молча ел он на ужин свой хлеб.

– Русские! – кричит кто-то во всю глотку. Люди вскакивают. Бройер хватает шинель:

– Скорее, пойдемте!

Рывком поднимает Фрёлиха и спешит к выходу. Схватив ПП, зондерфюрер устремляется за ним. Спешат, спотыкаясь, наверх по деревянной лестнице, пули над головами так и свищут. Прижавшись к воротам, караульный машет флагом. Рукой призывает поторопиться. Бройер осторожно выглядывает из-за угла и видит: две коротконогие фигуры в коричневых шинелях с автоматами наперевес бегом пересекают площадь. “Уши” на шапках хлопают как у слонов.

– Идите! Идите! – кричат они по-немецки еще издалека и подают знаки руками.

Фрёлих замирает как вкопанный и тупо смотрит. Бройер чувствует: сердце вот-вот разорвется…

Русские подходят ближе, взволнованно галдят наперебой. Коверкая немецкие слова, все время повторяют:

– Давай! Все идите!

Фрёлих стоит, прислонившись к стене. Дрожь колотит его с головы до ног.

– Ну, давай же, открывай рот! – кричит на него Бройер. – Нам надо переговорить с офицером… Здесь раненые…

По телу Фрёлиха вдруг пробегает внезапная судорога.

– Нет! Не-е-ет! – кричит он, бросаясь вперед, и немыслимыми скачками ошалело мчится через дорогу на площадь. Ничего не понимая, русские смотрят ему вслед. Фрёлих бежит, запрокинув голову и шарахаясь в стороны, как дикая лошадь. За ним развеваются полы шинели. Нечеловеческий рев зависает над площадью.

– Не-е-е-ет!

Трещит глухая пулеметная очередь. Фрёлиха подбрасывает, руки взмывают в воздух, он скачет с одной ноги на другую, точно пустившийся в пляс домовой. Потом прижимает руки к животу и падает на колени. Тело шлепается вперед и больше не двигается. Когда затараторил пулемет, Бройер метнулся на землю. Один русский как в воду канул, другой, потеряв свой ПП, со стонами катается по земле, смотрит на Бройера – взгляд полон ненависти – и силится вытащить пистолет. Думает, наверное, что попал в засаду. Коварный пулемет на другом конце площади все не смолкает. Ползком обогнув русского, Бройер добирается до ворот.

У входа в подвал толкутся солдаты. Румынский генерал со своей свитой тоже здесь.

– Еще не время! – говорит Бройер. – Ничего не выгорело. Нужно еще подождать!

Позже они подбирают раненого русского. У того сквозное ранение в бедро. Доктор Корн делает ему перевязку. Ему позволяют оставить оружие при себе, и тогда он понимает, что все настроены мирно, и, успокоенный, проникается доверием.

– Ну что? – простодушно спрашивает он по-русски, и его лицо расплывается в широкой улыбке. – Гитлер капут?

Офицеры молчат.

Гитлер капут!..

Ночь тиха необычайно. В безоблачном небе по-прежнему кружат грузовые самолеты. Из офицеров никто не спит. Все сидят, погруженные в свои мысли.

Часы показывали около половины восьмого, когда в расположении полковника Люница появился незнакомый офицер. На голове каска, в руках карабин, ручная граната на поясе – вид по-настоящему воинственный. Офицер молодцевато козырнул.

– Прошу господина полковника проследовать за мной в штаб армии! – преувеличенно деловито отчеканил он.

Полковник побледнел. Выходит, они слышали разговор по рации… Что это означает, он прекрасно понимал. Шмидт, вон, тоже – чуть не подвел под трибунал начальника связи армии, когда огульно заподозрил его в установлении контакта с врагом. Люниц молча поднялся и надел отороченную мехом шинель. Капитан Шульте вскочил:

– Я с вами, господин полковник!

– Вы останетесь здесь, – парировал полковник. – Позаботьтесь о том, чтобы все было в порядке, если я не вернусь.

Полковник Люниц часто ходил этим путем в штаб армии, во всяком случае чаще, чем разряженная военная кукла у него за спиной. Потому что уже через несколько метров, усеянных грудами обломков и воронками, ему удалось отвязаться от хвоста и уйти в темноту. Он вступил в переговоры с врагом, капитулировал на свой страх и риск… И знал, что его ждет. При таком раскладе лучше покончить со всем самому. Он был сыт по горло и чувствовал, что задыхается от отвращения. Рука потянулась к пистолету… Но внутренний протест и затаенная злоба его останавливали. Что натворил он такого ужасного? Ведь только так можно было поступить и не иначе! Его ли вина, если все здесь – вопреки привычке и обычаю – принимает гротескные формы? Все вокруг было гротеском!

Морозило ночью безжалостно. В вышине по-прежнему гудели транспортные самолеты. Со всех сторон искрились пестрым бисером трассеры, то тут, то там ввысь устремлялась мерцающая красная или белая сфера. Это были русские. Они отстреливали сигнальные ракеты немцев, ведя охоту на контейнеры с продовольствием. Гитлер кормил Красную армию! На парадном подъезде театра Горького надпись: “Один фюрер, один народ, один театр”…

Медленно обходил полковник южный участок площади, где на расстоянии 20–30 метров друг от друга среди руин и осыпавшегося мусора притаились его люди. И это они называют фронтом! С таким укреплением велят защищать штаб армии от артиллерии и танков! Это же просто цепь сторожевых постов, слишком слабая даже для того, чтобы заградить площадь от невооруженной толпы демонстрантов. Люниц говорил с солдатами, старался их ободрить, раздавал последние сигареты.

– Курите спокойно! – говорил он. – Сегодня ночью ничего не произойдет, а завтра для вас все кончится.

Он повернулся и зашагал через площадь к штабу армии. Нет, с пулей в лоб придется пока повременить. Он намерен нести ответ за свои действия, резать правду-матку, излить все возмущение.