Рыцари былого и грядущего. Том I - Сергей Катканов

— Я принял решение. Я стану тамплиером.

Отец внимательно посмотрел в глаза сыну и, ничего не сказав, кивнул.

— Возьми меня с собой в Тортозу, — Эмери просил, понимая, что ни на чём не может настаивать в разговоре с отцом-командором. Он выбрал путь и это не обсуждалось, но решение о том, когда ему встать на этот путь, по-прежнему было во власти отца.

Это удивительное сочетание непреклонной личной воли и готовности беспрекословно подчиняться решениям старших, поразило стареющего командора. Он понял, что перед ним уже не просто сын, а почти готовый тамплиер.

— Да будет так, сынок. Мы отправимся в Тортозу. Ты станешь послушником Ордена. О некоторых вещах я должен предупредить тебя уже сейчас. В доме дяди Жослена ты привык есть вкусную еду, спать на мягкой постели, одеваться в дорогие одежды. Ничего этого больше не будет. Тамплиеры питаются очень скудно, в походе тебе придётся порой довольствоваться сухой коркой хлеба и несколькими глотками протухшей воды. Спать будешь в казарме вместе со всеми на жёсткой постели, и любой сержант из крестьян станет тебе господином. Ты больше не будешь принадлежать себе, да и мне тоже. Лично прослежу, чтобы тебе не делали ни малейших поблажек потому, что твой отец — командор Ордена.

— Я всё выдержу, — спокойно и совершенно без пафоса сказал Эмери. В его словах не было ни избыточного воодушевления, ни мальчишеского легкомыслия, ни холодного безразличия. Командор только плечами пожал.

Потом все удивлялись, как легко Эмери вошёл в ритм жизни Ордена. Убогую пищу он поглощал с таким удовольствием, как будто ничего другого в жизни не ел. В казарме держал себя так, словно она всегда была для него родным домом. Любые самые грязные работы выполнял, казалось, даже с радостью. Богослужения тоже посещал весьма охотно, выстаивая на молитве по много часов совершенно без напряжения. Постного дня всегда ждал с радостью, предвкушая счастье более тесного единения с Богом и не очень понимал, почему другие не любят посты. Он ко всем относился доброжелательно, стараясь каждого поддержать во всём, что для него было легко, а для них — трудно. Он никому не завидовал и ничем не гордился. Эмери обладал удивительным талантом быть счастливым, впрочем, если бы его спросили, счастлив ли он, ему, наверное, было бы непонятно о чём идёт речь.

Тортоза стала для него новой сказкой, увлекательнее всех прежних. Всё в его жизни происходило в своё время. Сказка Антиохии с её праздником красок, веселья и лакомств была хороша для детства, но детство закончилось, и пришло время оценить мужественное и суровое величие Тортозы. Сказка грозной крепости очаровала его с первой встречи, он сразу же почувствовал внутреннюю гармонию тамплиерской жизни. Просторные, немного мрачноватые залы, совершенно лишённые украшений, очень хорошо сочетались с человеческим теплом непрерывных богослужений, так же как ясные лучистые глаза одухотворяли суровые лица рыцарей. Грубая пища и короткие отрывистые команды, простые плащи, чёрные и белые, огромные каменные блоки стен без малейшей отделки, совершенно лишённая грубости вежливая речь рыцарей, всегда в достатке вино и ни одного пьяного — всё это вместе взятое и многое другое так гармонично сочеталось, словно всё в тамплиерской жизни было таинственными символами прекрасной алгебраической формулы, в которой, если заменить один знак, она вся рассыплется, а то, что все знаки стоят на месте, наполняет душу радостью. Разумеется, чёрствый хлеб и тухлую воду нельзя любить ради них самих, но они в этой жизни стояли на своём месте, а потому радовали.

Как-то до него донеслись слова сержанта, обращённые к рыцарю: «Прирождённый тамплиер. У него Орден — в крови». Он понял, что говорят про него и улыбнулся. Оценка матёрого тамплиера порадовала, но не удивила.

Возникавшие в душе противоречия никогда не терзали Эмери, он воспринимал их как задачи, решение которых доставит радость. Однажды он пришёл к капеллану Ордена, учёному и мудрому монаху, и спросил:

— Святой отец, мусульмане порою говорят нам: «Убирайтесь к себе домой, это не ваша земля, вы здесь пришельцы, мы всё равно вас изгоним». В чём они не правы?

— А ты уже уверен, что они не правы? — хитро улыбнулся капеллан, большой поклонник логики и Аристотеля.

— Я чувствую, что в их словах нет правды, потому что правды нет в их глазах, когда они говорят об этом. Говорят, вроде, о родной земле, имеют благородное стремление изгнать пришельцев, а глазки у них в это время бегают так, словно они что-то украли.

Капеллан смутился. Это было не по Аристотелю. Он вздохнул:

— Это, конечно, не аргумент.

— Так ведь я, святой отец, и пришёл к вам за аргументами. Доводы — это лишь кирпичики, и нет, наверное, удивительного в том, что я заранее знаю, как должна выглядеть башня, которую хочу из них построить.

— Конечно же, конечно, — охотно согласился капеллан, услышав привычную для него речь.

— Так вот слушай. На этой земле нет коренного населения. Здесь все пришельцы, только одни пришли раньше, а другие — позже. Иногда мусульмане недобрым словом вспоминают герцога Годфруа, который взялся неизвестно откуда и захватил их родную землю. А ведь великий Годфруа отбил эту землю у тюрков — кочевников, которые сами появились здесь незадолго до крестоносцев и пришли сюда захватчиками. Почему же сейчас никто не говорит: «Тюрки, убирайтесь обратно в свои степи». А тюрки отбили Святую землю у арабов, которые здесь так же пришельцы, а родина их — Аравия. Мы же не говорим: «Пусть арабы убираются в свою Аравию, мы изгоним пришельцев». Арабы отбили Палестину у греков, родина которых — в Греции, а не здесь. Греки — ромеи приняли Палестину, как наследство от римлян, которые так же пришли сюда завоевателями. Мы, франки — прямые наследники тех римлян, древних хозяев Палестины. По сравнению с крестоносцами и арабы, и тюрки — гораздо более поздние пришельцы и у нас больше оснований предложить им убраться к себе домой.

— А евреи?

— Евреи тоже пришли сюда завоевателями. С мечами пришли. Об этом повествует Библия. Они истребили коренной народ — филистимлян, по которому эта земля и названа Палестиной.

— У евреев, значит, больше прав на эту землю, чем у римлян-крестоносцев?

— Право мало получить. Его надо удержать. Эта земля — особая. Обетованная земля. Господь пообещал дать её народу своему — Израилю. А Церковь Христова — новый Израиль. Поэтому крестоносные франки — здесь. Мы мечём отстаиваем дарованное нам Богом право, отбиваясь от пришельцев-завоевателей, у которых нет никаких прав.

Многомудрый капеллан полагал, что они только начали разговор и намеревался развернуть перед мысленным взором восхищённого послушника целую теорию божественного права, но Эмери неожиданно сказал:

— Я всё понял, святой отец. Большое вам спасибо.

Капеллан опешил и растерялся. Было похоже, что этот юноша и правда всё понял, хотя что-то очень быстро. Старому монаху было трудно понять, что представления о праве данном свыше было так же естественно для души этого юноши, как представление о необходимости дышать. Ему лишь не хватало некоторых фактов. Он их получил и ни в чём больше не нуждался. В душе учёного монаха промелькнуло смутное подозрение, что ему стоило бы многому поучиться у этого юноши, и он сказал, добродушно улыбнувшись:

— Ступай с миром, прекрасный брат.

Эмери было 13 лет, когда он впервые увидел множество израненных и убитых тамплиеров. Ворота Тортозы распахнулись и в крепость втянулась скорбная процессия — в сопровождении раненных, едва державшихся на конях тамплиеров, стучали по мостовой телеги с мёртвыми и тяжело раненными. На телегах не было белых плащей, только окровавленные побуревшие лохмотья.

У одного рыцаря была полностью раздроблена голова, должно быть — работа тяжёлой палицы. На месте лица была страшная каша. Голова другого была отрублена и лежала на телеге рядом с туловищем. Губы головы застыли в странной изумлённой улыбке. На смертельно-бледных, покрытых испариной лицах раненных отражалось нечеловеческое напряжение — видимо, они из последних сил сдерживались, чтобы не кричать. Впрочем, один сержант, раненный в живот, орал истошно и оглушительно. Слуги лазарета подбежали к нему в первую очередь, дали что-то отхлебнуть из осторожно поднесённого ковша, и вскоре крики смолкли.

Женщин в крепости не было, никто из встречавших не причитал и не голосил. Командор крепости стоял во дворе без плаща, в одной тунике, широко расставив ноги. Лицо его было совершенно каменным. К нему, не торопясь, подъехал командор почти полностью перебитого отряда, с трудом спешился, сделал несколько коротких пояснений и ответил на несколько столь же коротких вопросов. Эмери стоял в стороне и слов не разобрал, да они для него и не имели значения. Стояла почти абсолютная тишина, во дворе распоряжался брат-начальник лазарета, его короткие команды звучали отрывисто и повелительно.