Рыцари былого и грядущего. Том I - Сергей Катканов

— Папа, а почему ты стал тамплиером? Ты мог бы вместе с дядей Жосленом служить при дворе князя Антиохии, мы бы жили вместе.

Тамплиер тяжело вздохнул и, сделав паузу, продолжил разговор совершенно другим тоном:

— Я очень люблю маму, сынок.

— Я тоже. Разве я тебе мешаю?

— Мне мешают мои грехи. Их надо было смыть. Когда мама умерла, я жил только мыслью о том, что встречусь с ней в Царствии Небесном. Мне было очень больно, но я не впал в отчаянье, зная, что разлука ненадолго, а встреча будет навсегда. Но потом одна мысль обожгла меня калёным железом: она ведь почти святая, она с ангелами беседует, а я — великий грешник, после смерти могу попасть в ад, и тогда мы не встретимся с ней. Я решил смыть свои грехи страданиями, поступив на службу в Орден Храма, чтобы Господь удостоил меня после смерти пребывать вместе с женой.

— А обо мне ты думал? — Эмери задал этот вопрос без обиды и без надрыва, спокойно и раздумчиво.

— Прости, сынок. Тогда я, видимо, недостаточно думал о тебе. Потом многое понял. Не к жене я должен был стремиться, а к Тому, к Кому стремилась она — ко Христу. И не ради встречи с женой мне надлежало облачиться в белый плащ, а ради встречи с Богом. И мы потом целую вечность были бы вместе у престола Божьего. И ты с нами. Ныне и вечно. Это объяснил мне наш орденский духовник, я ведь, знаешь — в богословии не силён. Но я и сам уже начал это чувствовать: Богу надо служить, тогда и будем все вместе. Каждый рыцарь-тамплиер постоянно ходит рядом со смертью, а потому начинает чувствовать непрерывное присутствие Божие. Служба в Ордене — святая.

Эмери до глубины души был тронут бесстрашной искренностью отца, который не побоялся исповедаться в грехах перед маленьким сынишкой, как перед равным. Он уже знал, что должен делать, когда вырастет, лишь решил уточнить:

— Я тоже должен стать тамплиером?

— Ты никому ничего не должен, сынок. Ты сможешь послужить Богу в любом звании, где бы не служил. Путь тамплиера — особый. Он не для всех. Когда вырастешь — сделаешь свой выбор.

А пока молись Богу, чтобы Он тебя вразумил и наставил. Я этого не сумею.

Отец, которому командор Тортозы дал отпуск вплоть до полного излечения, пробыл у них всего неделю, хотя и не вполне ещё поправился. Он каждый день ходил в церковь, что неподалёку, сопровождаемый верными сержантами, которых Жослен так же поселил в своём доме. Эмери ходил вместе с ними. Он важно шагал по улице рядом с отцом, счастливый от мысли, что все мальчишки видят: его отец — тамплиер. В их отношениях с отцом сразу же установилась гармония, а впрочем сейчас, вспоминая своё раннее детство в далёком Арвиле, он понимал, что у них всегда была замечательная семья, где все любили всех, были взаимно доброжелательны, никогда друг на друга не гневались и не кричали. Потом, в доме Жослена, он так же был всеми любим, и сам любил всех. Сейчас, когда он заново обрёл отца, который стал другим, ничего в основе не изменилось, никаких трагических противоречий не возникло в его душе. Действительность теперь приходилось воспринимать в заметно усложнившемся варианте, но эта сложность пришла в своё время, он взрослел и вполне естественно приобщался к миру взрослых проблем.

Расставаться с отцом, конечно, не хотелось, но он говорил себе «так надо», вполне осознавая, что взрослый человек должен во многом себе отказывать. Впрочем, когда они уже прощались с отцом, он с робкой надеждой спросил:

— Ты не мог бы взять меня с собой в Тортозу?

— Нет, сынок, тебе пока нечего делать посреди этой мясорубки. Набирайся сил. Учись владеть оружием. А, может быть, тебе к наукам приобщиться? Я много в этой жизни потерял от того, что неучёный. К тамплиерам пришёл — дурак дураком, а наши братья, они знаешь какие? Есть настоящие мудрецы. Хотя много и совсем простых. Так что с науками ты сам смотри. А пока помни: ты — сын тамплиера. Вот, держи.

Отец протянул Эмери маленький кинжал с тамплиерским крестом на рукоятке. Этот кинжал с тех пор всегда был на поясе у Эмери. Перед тем, как вскочить на коня, отец ещё раз сказал:

— Не забывай только этого, самого главного: ты — сын тамплиера. Потом поймёшь, как много это значит.

Советы отца были для Эмери драгоценны. Хотелось следовать каждому его слову, наверное, именно потому, что отец никогда и ничего не приказывал. По просьбе Эмери дядя Жослен отвёл его к одному арабу-христианину, который отличался великой учёностью. Мудрый араб открыл перед Эмери сказочный мир цифр, гораздо более сказочный, чем сама Антиохия. Даже истории Синдбада-морехода были не настолько волшебны, насколько удивительные приключения чисел.

Эмери взрослел, чудеса Антиохии стали привычны и больше поражали воображение. Рахат-лукум стал не более удивителен, чем в Арвиле — обычный хлеб. Но, видимо, судьба Эмери была в том, чтобы сказка не покидала его всю жизнь.

Разговоры с отцом о том, что только любовь к Богу делает людей по-настоящему близкими, ввели Эмери в новый чудесный мир. Каковы же в Ордене Храма священники, научившие отца такой великой мудрости! Эмери и раньше с удовольствием молился, но теперь он почти не выходил из непрерывного диалога с Богом, сам не осознавая, что это и есть самодвижущаяся молитва, к обретению которой десятилетиями стремятся монахи-отшельники, порою — тщетно.

Овладение премудростью волшебной алгебры стало для Эмери неотделимо от непрерывной молитвы. В алгебре было что-то от вечности. Сфера чистой абстракции, никак не связанная с миром вещей, представлялась сферой чистого духа, не обременённого ничем земным. Эмери всегда молился, решая сложные уравнения, а иногда ему казалось, что сам процесс решения — и есть молитва. Он был уверен, что алгебра дана Богом и очень полюбил арабов, открывших эту возвышенную науку. С арабами он теперь разговаривал только по-арабски, во-первых, из уважения к ним, а во-вторых, потому что очень полюбил этот плавный, мелодичный и поэтичный язык.

С арабами-христианами ему, конечно, было легче, чем с теми, которые исповедовали ислам, но и мусульман он не сторонился, их он тоже любил. Иногда ему казалось, что ислам родился из чрезмерного увлечения алгеброй — мусульмане воспринимали Бога, как идеальную математическую абстракцию. Такая религиозность стала вполне понятна Эмери, она вызывала уважение, но не была близка. Ему гораздо больше нравилось тёплое и очень человечное христианское восприятие Бога. Впрочем, научившись тонко чувствовать ислам и алгебру, он избежал соблазнов грубо-магического понимания христианства, каким страдало множество его соплеменников. Чистое и свободное от суеверий христианство представлялось ему идеальной золотой серединой между слишком абстрактным исламом и чересчур грубым и приземлённым язычеством.

Эмери никогда не просил дядю Жослена отдать его на обучение какому-нибудь серьёзному богослову, хотя таковые в Антиохии, конечно, были. Своей хорошо сбалансированной душой Эмери тонко чувствовал самую суть христианства и не очень понимал, о чём тут ещё говорить, если беспредельно добрый Бог так близок.

Владение мечём так же давалось ему удивительно легко. Он умел чувствовать противника и угадывал его на несколько шагов вперёд. Тут была своя алгебра, помноженная на человеческий фактор.

Весь мир во всех своих проявлениях простирался в Боге. Так Эмери воспринимал действительность. Иногда это мировосприятие встречало некоторые затруднения. Священники в церкви призывали любить врагов своих, но у него не было врагов, и он не очень понимал, как ему исполнить эту заповедь.

Ему шёл 12-й год, когда отец вновь приехал в Антиохию. Теперь его отец был уже командором. Он скакал по улице впереди целого отряда тамплиеров, в котором было 3 рыцаря в белых плащах и с десяток сержантов. Встречая отца-командора, всматриваясь в суровые и добрые лица братьев-тамплиеров, Эмери до глубины души ощутил духовное величие Ордена Храма. Нельзя сказать, что это ощущение его потрясло. Душа Эмери вообще не была склонна к потрясениям, к резким и скачкообразным переворотам. Любое изменение нарастало в нём постепенно и происходило лишь тогда, когда он полностью и во всех отношениях был к нему готов. Так и образ Ордена Храма развивался в его душе постепенно, а теперь лишь стал глубже и проще. Не сложнее, а именно проще. Эмери умел гармонизировать хаотически-сложные представления о жизни, а всё, что гармонизировалось — упрощалось.

С отцом они разговаривали так, словно и не расставались. Да ведь они и правда не расставались, потому что все эти годы непрерывно молились Богу о благополучии друг друга. Их отношения были очень спокойны, разговоры немногословны, улыбки сдержанны. Они очень хорошо чувствовали друг друга. На третий день Эмери сказал отцу:

— Я принял решение. Я стану тамплиером.

Отец внимательно посмотрел в глаза сыну и, ничего не сказав, кивнул.