Две Дианы - Александр Дюма

– Но тогда тебе почти ничего не останется…

– Нет уж, извините, – запротестовал Мартен, – когда служишь столько времени такому щедрому хозяину, как ваша милость, то непременно кое-что накопишь. Я привез с собой из Парижа довольно тугой кошелек. Да и Бертранда не из бедных. Одним словом, мы на бобах не останемся…

– Но надеюсь, Мартен, ты не откажешься получить от меня то, чего не взял бы от Арно. Я прошу тебя, верный мой слуга, оставь себе в награду десять тысяч экю.

– Как, ваша светлость? – вскричал пораженный Мартен. – Такой огромный подарок!

– Полно, – возразил Габриэль. – Ведь не думаешь же ты, что я хочу оплатить твою верность! Нет, я и без того твой должник на всю жизнь. А теперь хватит об этом… Лучше скажи мне, как относятся к тебе прежние друзья. Я ведь заглянул к тебе, чтобы убедиться в твоем полном благополучии. Так как же твои друзья?

– Что ж, монсеньор, многие из них умерли, но кто уцелел, любят меня не меньше, чем в прежние времена. Кое-кто из них даже поссорился с тем самым Мартеном из-за его вечной грубости. Посмотрели бы вы теперь, как они довольны!

– Верю тебе, Мартен, верю, – кивнул головой Габриэль. – Но почему ты ничего не говоришь мне о своей жене?

Мартен с некоторым замешательством почесал за ухом.

– Хм!.. Моя жена…

– Ну да, твоя жена… – с беспокойством отозвался Габриэль. – Неужели Бертранда по-прежнему тебя угнетает? Неужели у нее не смягчился характер?

– Да нет же, монсеньор, – возразил Мартен, – нет, она меня просто на руках носит. Ни тебе капризов, ни придирок! Ей-богу! От такой благодати я просто не могу прийти в себя. Не успею я позвать, а она уже бежит… Удивительно!

– Ну и в добрый час! А то ты меня чуть не напугал.

– Если уж говорить начистоту, – смутился Мартен, – так меня все-таки берет какое-то сомнение… Можно с вами, монсеньор, говорить совершенно откровенно?

– Разумеется.

Мартен-Герр осторожно огляделся и, убедившись, что вокруг ни единой души, тихо заговорил:

– Так вот… я не то что прощаю Арно дю Тиля, а просто благословляю его. Какую услугу он мне оказал: из тигрицы сделал овечку, из ведьмы – ангела! Я пользуюсь последствиями его грубости… Конечно, Арно дю Тиль доставил мне много бед и огорчений, но разве все эти горести не окупились, коли он невольно доставил мне такое счастье на старости лет?

Тут Габриэль не удержался от улыбки:

– Пожалуй, ты прав.

Мартен весело продолжал:

– Вот я и благословляю его втайне… и все потому, что пожинаю посеянные им плоды. Значит, зло Арно дю Тиля принесло мне только пользу. Мне есть за что благодарить чудесного Арно, и я его благодарю!

– Признательное у тебя сердце, – усмехнулся Габриэль. – Но повтори мне еще раз, что ты счастлив.

– Повторяю, ваша милость: счастлив так, как еще в жизни никогда не бывал!

– Это я и хотел знать. Теперь я могу уехать со спокойной душой.

– Как, – вскричал Мартен, – уехать? Неужели вы собираетесь нас покинуть?

– Да, Мартен. Больше ничто меня здесь не удерживает.

– Хорошо. А когда же вы собираетесь?

– Сегодня вечером.

Мартен заволновался.

– Что же вы меня не предупредили? Ну ничего, мне недолго собраться!

Он вскочил и быстро заковылял к дому.

– Бертранда, Бертранда! – крикнул он.

– Зачем ты зовешь жену, Мартен? – спросил Габриэль.

– Пусть она соберет меня в дорогу.

– Совершенно напрасно, Мартен, ты со мной не поедешь.

– Как так? Вы не возьмете меня с собой?

– Нет, я еду один.

– И больше не вернетесь?

– Вернусь, но не скоро.

– Ну и дела… Ведь слуга всегда следует за хозяином, оруженосец – за рыцарем, а вы не берете меня с собой!

– У меня на это есть веские причины, Мартен.

– Какие же, если не секрет?

– Во-первых, было бы слишком жестоко оторвать тебя от счастья, которое ты так поздно вкусил.

– Это не в счет, монсеньор, ибо мой первый долг – служить вам до последнего дыхания.

– Так-то оно так, но совесть не позволяет мне воспользоваться твоим усердием. А во-вторых, в результате печального случая в Кале ты уже не в силах служить так же ловко, как прежде.

– Верно, ваша светлость, теперь сражаться рядом с вами мне уже не придется… И все-таки найдется немало таких поручений, которые калека сможет выполнить почище здорового.

– Я это знаю, Мартен! И, возможно, я пошел бы на это, если бы не третья причина… Я открою тебе ее лишь при условии, что ты не будешь вникать в подробности и сам не захочешь следовать за мной.

– Значит, речь идет о чем-то важном, – заметил Мартен.

– Да, ты прав, – печально и торжественно проговорил Габриэль. – До сего времени я жил во имя чести и добился того, что покрыл свое имя славой. Я имею все основания сказать, что оказал Франции и королю великие услуги; достаточно вспомнить Сен-Кантен и Кале… До сих пор я бился в открытом и честном бою, в радостной надежде получить награду. Но награды этой я так и не получил… И отныне я должен отомстить за преступление. Я сражался – теперь я караю. Я был солдатом Франции, а буду палачом господним.

– Господи Иисусе! – всплеснул руками Мартен.

– Вот почему мне надлежит быть одному и я никак не могу привлечь тебя к этому страшному, зловещему делу! В нем не должно быть никаких посредников!

– Что верно, то верно… Теперь я и сам отказываюсь от своего предложения.

– Спасибо тебе за преданность и покорность, – сказал Габриэль.

– Но неужели я не могу вам ничем быть полезен?

– Ты можешь только молиться за меня… А теперь прощай, Мартен. Я расстаюсь с тобой и возвращаюсь в Париж. Там я буду ждать решающего дня… Всю свою жизнь я защищал правду и боролся за равенство – да вспомнит всевышний об этом дне. Пусть он поможет найти справедливость своему верному слуге… – И, взглянув на небо, Габриэль хмуро повторил: – Да, справедливость!..

Через десять минут он наконец вырвался из крепких прощальных объятий Мартен-Герра и Бертранды де Ролль, явившейся на зов мужа.

– Прощай, Мартен, мой верный слуга. Мне пора уезжать. Прощайте, мы еще свидимся!

– Прощайте, монсеньор, и да хранит вас бог! – вот все, что мог вымолвить Мартен-Герр.

И он еще долго смотрел на темную фигуру одинокого всадника, которая медленно растворялась в сгущающихся сумерках и наконец совсем исчезла.

IV. Два письма

По завершении столь трудного и столь удачно закончившегося процесса двух Мартенов Габриэль де Монтгомери снова исчез и в течение многих месяцев вел таинственный образ жизни. Его встречали в самых различных местах, но он все-таки не отдалялся от Парижа и от двора и, пребывая в тени, старался все знать, все видеть.

Он зорко следил за событиями, но пока не видел ни малейшей возможности свершить свою справедливую кару. Да и в самом деле: за это время произошло лишь одно-единственное значительное событие – заключили мирный договор в Като-Камбрези.[54]