Бедный Енох - Алексей Тарасенко

Андрей же, хоть и стал постепенно приходить в себя, не достаточно был еще сообразителен, чтобы придумать на ходу что-нибудь этакое, похожее, скажем, на правду, так что не нашел ничего лучшего, нежели честно выложить все, чему был свидетелем.

Вызвав меня, Александр Сергеевич кроме слов Павлова расспросил меня еще и о том, что произошло с Андреем:

— Он какой-то в ступоре — Саратков пристально смотрел на меня, сверля взглядом — что там с ним было-то? Может, контузия?

— Нет — отвечаю я, но, сами понимаете, видимо первый раз под огнем…

— А ты же — что? Второй?

Я качаю головой: «Нет». Кроме, конечно событий во время подрыва трубопровода в МОГКР.

— Ну, знаете… это, наверное, как водку пить. У кого-то — пошло. У кого-то — нет…

Сартаков заулыбался, посмотрел в окно, потом немного привстал в кресле, поправил пиджак — и сел обратно:

— Никогда не видел его таким. Всегда собранный, дисциплинированный… самое главное, что меня смущает, это же то, что он рассказал.

— Да?

— Андрей сказал, что видел Пашкевича, что ты с ним разговаривал. О чем, не можешь поведать?

Мне трудно говорить, на ходу придумывая, как соврать про кончину Пашкевича:

— Я, как меня проинструктировал Павлов, допрашивал Пашкевича, угрожая ему пистолетом, ну, чтобы он испугался, знаете…

— И что тебе удалось выяснить?

— Не знаю, как и сказать, он мне все рассказывал про Приятеля, дескать, тот когда-то заставлял его заниматься неподконтрольными КГБ поставками оружия зарубеж…

— Так…

— И, дескать, когда Дмитрий захотел разоблачить Приятеля — тот его, якобы, пытался устранить, но неудачно.

— Угу…

— И вот, с тех пор он скрывался, ездил по всей стране, никогда не задерживался в одном месте подолгу…

— Понятненько. — Саратков опускает голову, разглядывая что-то под столом, явно ковыряя пальцы — а что тогда произошло потом?

— Как Пашкевич погиб, я так понимаю, вы хотите знать?

— Да, и то, погиб ли он вообще.

— Погиб, да, я это подтверждаю…

— Павлов на этот счет не был уверен, бред какой-то нес, будто из под земли появились какие-то щупальца — и затащили Пашкевича под землю.

— Ах, это! — я натужно смеюсь, после чего старюсь широко улыбаться — ну, Александр Сергеевич, вы ж сами понимаете, в каком состоянии был Павлов!

— Дааааааа!. — Растянул Александр Сергеевич — Только что видел…

— И это, то, что вы видели — он в себя пришел, называется. Притом хорошо так. По сравнению с тем, что было.

— То есть, ничего такого не было?

— А вы — что? Верите, что Пашкевича могли поглотить какие-то земляные осьминоги? — я так говорю, вдруг понимая, что работая в организации, использующей сыворотку, придуманную ангелами Сартаков вполне мог знать про существование чупакабры.

— Нет, конечно! — мне показалось, Сартаков не лгал — но тогда что могло Андрею привидеться? Вернее — с чего это?

Я мычу, делая вид, что вспоминаю, но потом нахожу, что соврать:

— Павлов выстрелил Пашкевичу в живот…

— Да — прервал Сартаков — он, как говорил, решил исполнить приказ об уничтожении Пашкевича.

— Да, правда! Только в тот момент, когда я того допрашивал, и, как я считаю, вполне вероятным было то, что его можно было доставить в Москву!

— Ну так! Павлов сказал, что действовал по обстановке.

— Ага. В состоянии исступления.

— И что было потом?

— Ну, Пашкевич упал…

— Так-так…

— И провалился под землю!

Сартаков подпрыгнул на стуле:

— Только ты мне не втирай про щупальца!

— Да какие щупальца, Александр Сергеевич! Просто до того, как прибежал растрепанный Павлов и стал стрелять, Пашкевич стоял на крыше бункера… или не знаю, как это называется… ну, в общем, ямы, вырытой боевиками, после накрытой бревнами и ветками, и сверху все это было завалено снегом.

— Да ты что? — Саратков, как мне показалось, ерничал:

— И почему же Пашкевич не провалился в эту, как ты говоришь, яму, раньше?

— Потому что стоял на толстой балке из спиленного бревна. Я даже понимаю, почему Павлову щупальца привиделись — когда Пашкевич упал, после того, как Павлов в него пальнул — я нарочито использую слова, немного насмешливые — Пашкевич упал на это перекрытие ямы, провалился внутрь, а когда он проваливался, из под снега показались обтесанные бревна, такого мясного, противного цвета, со всех сторон как бы обнявшие Пашкевича.

У Сартакова аж глаза округлились. Он какое-то время переваривает то, что я ему сказал, после резюмируя:

— Ну а зачем Пашкевич залез туда вообще?

Придумывать приходится на ходу, так что я понимаю, конечно, что выгляжу неубедительно:

— Ну, откуда же я знаю, Александр Сергеевич! — я стараюсь говорить немного возмущенным тоном — Может, хотел туда спрыгнуть, попытаться бежать или спрятаться? Но, я вас уверяю, он не сбежал бы. Бежать ему было просто некуда.

Саратков чешет лоб, после чего, немного промолчав, спрашивает, уверен ли я на все сто процентов в том, что Пашкевич мертв.

— Ну да, конечно! — странное дело, но, порой кажется, что еще немного и врать мне начнет нравиться — я в эту яму за ним спрыгнул. Он там лежал, кости себе переломал.

— Даже так?

— Ну да! Открытый перелом обеих ног!

— Ужас! — кажется, Сартаков повелся и уже немного, но сочувствует Пашкевичу, так трагически якобы закончившему свою жизнь в какой-то замаскированной яме.

— Да-да! Вопил — как резанный!

— И что ты сделал?

— А что я мог? Я не был уверен в том, что дотащу его на базу, не был уверен, что он выживет. С переломанными ногами и пулей в животе!

Сартаков хмурится, потом мычит и вновь спрашивает:

— На нем не было броника?

Твою мать! Это меняет расклад. Мне явно не верят и проверяют и перепроверяют на честность, явно не доверяя, притом не просто — не доверяя, а предвзято-негативно при этом относясь ко мне. Но откуда это у Сараткова? Такое отношение? Приятель накачал?

— Нет. — Эта ложь уже воспринимается Сартаковым судя по выражению его лица, в штыки — Броника на нем не было! Он вообще — в перестрелках участия не принимал, прячась за спинами боевиков.

— Угу…

— Поэтому, как вы мне и сказали — я просто пристрелил его, выстрелив несколько раз в череп, снес всю верхнюю часть. Для верности, чтобы точно знать, что он мертв.

Саратков покачивает головой, дескать, понимает меня, но ощущения у меня остаются прежними — доверия, такого, как раньше, уже нет. Кажется, что Александр Сергеевич не просто хочет знать то, что произошло с Пашкевичем, но собрать на меня что-то компрометирующее, а Пашкевич для этого — лишь предлог.