Англия: колониальный империализм. Германия: юнкерский капитализм. Франция: ростовщический империализм. Особенности империализма США и Японии. Развитие капитализма в России - Коллектив авторов -- История

Щедрина. Его ненависть к так называемому культурному обществу, к либералам, презрение к компромиссу, беспощадное разоблачение всяких иллюзий о гармонии интересов, высмеивание им мечтаний Карася-идеали-ста – все это было нам близко и понятно! Со сказками Щедрина мы ходили в рабочие кружки, иллюстрируя ими учение Маркса о непримиримости классовых противоречий, о классовой борьбе»[363]. Многозначительное свидетельство из первых рук!

Чтение словаря Ольминского, конечно, не заменяет чтения Салтыкова, но также весьма полезно. К примеру, мы задались целью узнать, что писал Салтыков о русской буржуазии. Тут же находим, пользуясь словарем, что в «Убежище Монрепо» (1878–1879 гг.) автор относил к буржуазии кабатчиков, процентщиков, железнодорожников[364], банковских дельцов и прочих казнокрадов и мироедов, которые в короткий срок опутали всю страну. Далее двумя цитатами характеризуются наиболее типичные черты русской буржуазии. Во-первых, это «ублюдки крепостного права», которые стараются восстановить его в новой форме – «менее разбойничьей, но, несомненно, более воровской». Во-вторых, это не тот (очевидно, западный) буржуа, который завоевывает положение в обществе трудолюбием и профессионализмом (хотя, ядовито замечает Салтыков, «не безучастия кровопивства»). Русский буржуа отличается праздностью, невежеством, пристрастием к водке[365].

Но этого мало. Мы можем узнать о русской буржуазии еще массу интересного, находя ее под различными псевдонимами и собственными именами. Чаще всего Салтыков употребляет для русского буржуа псевдоним «чумазый», подчеркивая этим дикость, некультурность, примитивность этого класса. В одном из своих последних и социологически наиболее глубоких сочинений «Мелочи жизни» (1886–1887 гг.) Салтыков, в частности, говорит: «…русский чумазый перенял от своего западного собрата его алчность и жалкую страсть к внешним отличиям, но не усвоил себе ни его подготовки, ни трудолюбия».

В нескольких сочинениях Салтыкова встречается Дерунов, в молодости трактирщик и скупщик, а теперь «опора и столп». Он не только держит в своих руках уезд и имеет большое влияние в губернии, но едет в Петербург и хлопочет о железнодорожной концессии. А началось богатство Дерунова с того времени, когда он обокрал купца, умершего у него на постоялом дворе. Перед нами живой человек с множеством сочных подробностей и вместе с тем тип русского капиталиста с его прошлым, настоящим и, пожалуй, даже будущим: мы можем себе представить, как будет развиваться этот «чумазый капиталист» и какое место он займет в русском обществе.

Возможно, коллективный портрет русской буржуазии, созданный Салтыковым, несколько односторонен. Она дала и талантливых организаторов производства, и меценатов, и даже революционеров. Но сказанное не отрицает массовость явления, не отменяет обобщенных черт класса, и в этом сила и ценность художественного и социального открытия Салтыкова.

Буржуазия в России к концу XIX в. была относительно молодым классом. Она не имела ни опыта хорошо организованной, квалифицированной, закамуфлированной эксплуатации рабочего класса и бедного крестьянства, ни опыта политической организации для борьбы на два фронта – против дворянства и против рабочего класса.

На Западе буржуазия смогла в значительной мере «спрятаться» от угнетенных классов за спиной наемных управляющих акционерных обществ и банков, за благопристойным фасадом парламентской демократии и многопартийности. В России ничего этого не было или было в гораздо меньшей степени. Для рабочих и крестьян «буржуй» персонифицировался в совершенно реальном, хорошо знакомом и ненавистном образе выжимающего пот из трудящихся владельца предприятия, кулака-мироеда, жулика-торговца, ростовщика. Буржуазия воспринималась как прямая наследница прежних эксплуататоров, находящаяся под защитой и опекой самодержавия с его армией чиновников, полицейских, военных.

Эта ситуация, со стереоскопической реальностью и едким юмором изображенная Салтыковым-Щедриным, во многом объясняет характер классовой борьбы и русских революций начала XX в.

В «Истории одного города» фигурирует градоначальник Бородавкин, который насильственными средствами насаждает среди глуповцев, жителей города Глупова, цивилизацию. Как сообщает автор, в его понимании цивилизация – это «наука о том, колико каждому Российской Империи доблестному сыну отечества быть твердым в бедствиях надлежит».

Руководствуясь этим принципом, Бородавкин ведет против населения войны «за просвещение» и на этом пути сжигает, истребляет, разоряет все. Подобные войны возникают, например, из-за отказа жителей города и округи разводить на своих полях горчицу и персидскую ромашку (средство от постельных клопов). Когда же градоначальнику удается сломить строптивость, то возникают новые проблемы: «…глуповцы насеяли горчицы и персидской ромашки столько, что цена на эти продукты упала до невероятности. Последовал экономический кризис, и не было ни Молинари, ни Безобразова, чтоб объяснить, что это-то и есть настоящее процветание. Не только драгоценных металлов и мехов не получали обыватели в обмен за свои продукты, но не на что было купить даже хлеба».

Потребление на душу населения упало наполовину, потом на три четверти, к тому же задерживались дани. «Только тогда Бородавкин спохватился и понял, что шел слишком быстрыми шагами и совсем не туда, куда идти следует. Начав собиратьдани, он с удивлением и негодованием увидел, что дворы пусты и что если встречались кой-где куры, то и те были тощие от бескормицы. Но, по обыкновению, он обсудил этот факт не прямо, а с своей собственной оригинальной точки зрения, то есть увидел в нем бунт, произведенный на сей раз уже не невежеством, а излишеством просвещения.

– Вольный дух завели! разжирели! – кричал он без памяти, – на французов поглядываете![366]

И вот начался новый ряд походов, – походов уже против просвещения».

Мы видим здесь многие характерные черты сатиры Салтыкова. Со свирепым юмором (по выражению его новейшего биографа С. А. Макашина) изображены смешанная с лицемерием тупость и жестокость царской администрации, «экономический волюнтаризм» с его гибельными последствиями, а заодно низкопоклонство и лживость либерально-буржуазной экономической науки.

«История одного города» – сатира на всю русскую жизнь, на все классы и слои русского общества. С горечью и гневом пишет автор и об отсталости, политической и гражданской незрелости народа, о его вековом страхе перед властью, покорности и многотерпении. Книга Салтыкова имела огромный успех, но вызвала и многочисленные нападки, причем не только справа, но и слева. Даже близкие к нему люди считали, что он изобразил русский народ односторонне, оглупил и принизил его. Они были неправы: именно действенной, активной любовью к народу продиктована эта необыкновенная книга. Ведь говорил же Чернышевский устами героя романа «Пролог» Волгина: «Жалкая нация, жалкая нация! – Нация рабов, – снизу доверху, все сплошь рабы…»[367]. В. И. Ленин называл эти упреки словами настоящей любви к родине.

В «Истории одного города» появляется важный мотив, который затем не раз повторяется у Салтыкова, – сближение, смыкание коммунизма и социализма в их утопических и грубоуравнительных вариантах со стремлением самодержавно-бюрократической власти к всеобщей регламентации, уравнению граждан в бесправии и убожестве. В конце книги выступает градоначальник Угрюм-Бурчеев, чья деятельность и воплощает такое смыкание. «В то