Мать Сумерек (СИ) - Машевская Анастасия

Бансабира величаво выгнула бровь, смотря немного свысока и при этом усмехаясь:

— Я не молодею, — развела танша руками с видом, будто то, что она сказала, так очевидно, в самом же деле.

Но кузнец не торопился. Он переводил глаза с доспеха в руках на таншу и обратно.

— За двенадцать лет я не сделал для вас ни одного нагрудника.

— Ну, зато теперь у тебя есть все шансы узнать, какова в обхвате моя грудь, — посмеялась Бану, однако кузнец видел в зеленых глазах скорее решимость, чем веселье.

Он постарался не выдавать, что отлично понимает состояние танши, и поддержал шутливый тон:

— Посмотрю, что осталось из руды. Подберу, конечно, получше, но обещать не стану, — оскалился кузнец.

Бансабира качнула головой — бывай! — и ушла к себе. Кузнец до конца дня ходил сам не свой, свалил на помощников работу и был угрюм.

Бансабира в тот день не разговаривала даже с Сагромахом, до ночи просидев на одной из лоджий. Чем дольше отрицаешь очевидное, тем больше страдаешь от последствий, которые отказывался видеть.

Вскоре доспех из самой высококачественной мирассийской стали был исполнен и уплотнен. При этом за счет того, что передник — выровненный, как мужской, лишь с небольшой покатостью на уровне верхних и средних ребер — был выделан из редкого мирассийского металла особенной прочности, кираса оказывалась на удивление легкой.

Маатхас, наблюдая, как жена в спальне в доспехе рассматривает себя в серебряном зеркале, приобнял Бансабиру со спины, прижимаясь и согреваясь о тепло драгоценной женщины. Плотнее сжал кольцо рук, чмокнул Бану в волосы, неотрывно глядя в отражающую поверхность.

— Ты приноровишься, — заметил Маатхас.

Бансабира усмехнулась: едва ли.

— Это на особый лад подчеркивает титул защитницы и Матери Севера, — с тихой торжественностью шепнул мужчина.

Однако Бансабира вопреки его настрою устало отвела глаза:

— Нет, это означает, что теперь я ничего не стою.

Сагромах сжал до ломоты в костях, встряхнул:

— Не смей даже думать! — он рассердился.

Бану сморгнула непролитые слезы.

— Хорошо, тогда это, — кивнула в сторону зеркала, — означает, что отныне мое место не в авангарде, а во главе орды. И теперь мой щит — не изворотливость, а сила моего мужчины.

— Ну, тогда, — Сагромах немного ослабил хватку, положил подбородок женщине на плечо, чуть для этого приседая, — я рад, что все к этому пришло. А то тебя просишь, просишь, а ты все время сама при ножах, и близко не даешь позаботиться.

Бансабира хмыкнула: лучше быть при ножах, чем при проблемах или скверном настроении. Пожала плечиками и, скинув нагрудник, толкнула мужа к кровати.

* * *

На то, чтобы утвердить свою власть в Орсе, устранив большинство недоброжелателей и несогласных, у Таммуза ушло несколько лет. У Тая остались дети, да и другие племянники покойного Алая с той или иной степенью успеха и поддержки начали притязать на орсовский трон. Одни — по собственным амбициям, другие — по наущению близких или придворных. Одни действовали открыто, другие — скрывались, били из тени.

Таммуз утратил сон, исхудал, ожесточился. Враги виделись ему всюду, и только Гор кое-как спасал положение. Но даже он не мог уберечь от душевного расстройства человека, который трясущимися руками хватался за голову всякий раз, получая новости и из Орса, и из Адани. В Орсе все было очевидно: неприятели настигали регулярно, могли скрываться за каждым углом. И хотя Гор убеждал, что вычистил дворец Далхоров до основания, Таммуз не унимался, утверждая, что шпионом в любой момент может сделаться всякий. Опыт жизни при дворе Салинов в Шамши-Аддаде его научил.

С аданийцами все тоже неуклонно сводило Таммуза к паранойе. Его стали многие поддерживать на новой земле, особенно после вступления в должность генерала. С рождением его с Майей сына, о котором он заботился во со всем рдением, слава молодого семьянина, «брошенного родней и потому такого внимательного к собственной» множилась. Наконец, смерть в родах Таниры и его прилюдная присяга племяннице, которую он дал еще до казни лекаря, окончательно убедили многих аданийцев, особенно среди простых людей, что сердце, не постигшее родительской заботы и любви, возмужало, взросло, и теперь Таммуз со всей присущей достойным мужчинам ответственностью нес знамя семьи Салин.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Но с его отбытием в Орс положение царевича в совете резко пошатнулось. С одной стороны, были те, кто видел в его воцарении в Орсе доброе предзнаменование: появился-таки человек из рода Далхор, настолько тесно связанный родственными узами с Адани, что о дальнейшем продолжении многовекового конфликта можно забыть. Конечно, вот так сразу не получится. Конечно, многие еще будут пытаться нарочно разжечь огонь войны, порой даже тайно прикрываясь его именем. Но каков сам факт! Теперь Орс и Адани могут воистину стать государствами-побратимами и не следовать доставшейся в наследство от предков неприязни.

Тех, кто держался подобной позиции, было немного, и другие не разделяли радужных убеждений собратьев. Нашлись те, кто решил использовать восхождение опального царевича на орсовский трон как удачную возможность взобраться выше, еще ближе к обоим тронам сразу, и если вдруг Таммуз Далхор-Салин не желал идти навстречу таким стремлениям, то аданийская знать не гнушалась использовать для давления на него жизнь таммузвовского сына и племянницы. Напрасно напоминала лордам Майя об их присяге маленькой Джанийе.

А еще была Сафира, влияния в совете которой сам Таммуз боялся особенно. Если бы он знал, что именно беспримерная верность жрицы интересам династии и сохраняла, сколько было возможно, лад во дворце, наверняка пересмотрел бы свое к старице отношение. Однако правда была в том, что всякий раз, когда Сафира присылала вести, Таммуз с замиранием сердца ждал новости, что вот именно теперь жрица смогла настроить семью Салин, включая малышей, против него самого.

В конце концов, пытаясь упорядочить в голове преданность Сафиры аданийской династии и реальное положение вещей в семье Салин, Таммуз пришел к единственному возможному решению, чтобы перестать трястись за свое положение по обе стороны орсо-аданийской границы.

Выслушав царя, Змей провел языком по зубам, облизнул губы, качнул головой.

— Признаться, я думал, что это будет Сафира.

«Но рад, что ты оказался смелее отца».

Таммуз, кусая губы — уже не новая, неотвязная привычка — локтями оперся на столешницу.

— Я действительно опасаюсь её влияния при дворе Шамши-Аддаде. Но если убить Сафиру, ни Майя, ни Салман не удержит совет в единстве перед династией.

— Достойная женщина, — не удержался Гор от комментария. Хотя Таммуз из личных побуждений, которые тоже были скорее взаимной привычкой, чем каким-то рациональным, обоснованным страхом, испытывал к аданийской жрице-советнице устойчивую неприязнь, отрицать её силу было малодушно.

— Надо, чтобы как тогда с Красной Башней, я стал единственной надеждой для всей династии. Если меня будет поддерживать Сафира, я смогу переломить отношение к себе Адани, а имея там власть…

— Уточним, что это власть страны, победившей Орс в последней войне, — непринужденно перебил Гор.

— … я смогу заставить все орсовские языки, которые продолжают поносить мое правление и зовут узурпатором, заткнуться.

— Отсохнуть, — поправил Гор. — План хороший. Какова цена? — он подался вперед.

— Что? — Таммуз выпучил глаза. Гор захохотал.

— Ну, мой царь, — все в том же непринужденном ключе поведал Гор, — я понимаю, что вы привыкли получать мою помощь безвозмездно — все-таки за десять лет я попросил оплаты лишь однажды — но, думаю, сейчас самый раз повторить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Ты мой советник, какая еще тебе нужна оплата? — вздрогнул царь.

— Ну, — лениво протянул Гор. — Думаю, должность казначея мне подошла бы.

Таммуз вытянулся в лице: он серьезно, что ли? Но Гор в ответ на немой вопрос смотрел так красноречиво, что Таммузу было ясно: Змей не шутит.