Темный ангел - Салли Боумен

Штерн помолчал, прежде чем ответить. Похоже, он совсем не оскорбился, что разочаровало Мальчика. Штерн сделал глоток виски и лишь потом обратился к нему.

– Как ни странно… – Штерн рассеянно смотрел куда-то в пространство. В голосе у него звучала ирония, едва ли не веселье. – Как ни странно, но, несмотря на то, что я еврей, цены в данном случае не существует. Я… не испытываю желания торговаться, как вы мне предлагаете. – При этих словах он подчеркнуто посмотрел на наручные часы, как бы давая понять, что общение с Мальчиком больше не представляет для него интереса. Затем его узкая изящная кисть нырнула в нагрудный карман смокинга. Оттуда он извлек конверт. И молча положил его себе на колено. Посмотрел на Мальчика. Он ждал продолжения.

– Я все расскажу Констанце! – взорвался Мальчик, стараясь не обращать внимания на конверт. – И не только Констанце. Я всем выложу… правда станет известна. Я не постою, я…

Он отчаянно старался найти какие-то убийственные слова, которые разоблачат подлинную суть этого человека – ростовщика и спекулянта. Деньги и оружие. Сколько он получает с каждого снаряда, с каждой пули, когда вокруг так много пуль, так много снарядов?

– Мальчик, – склонился вперед Штерн, спокойно рассматривая его. – Мне кажется, вы перевозбуждены. Не сомневаюсь, на то у вас есть свои причины. Вы не очень хорошо выглядите. Не лучше ли нам забыть этот разговор, после чего вы сможете спокойно удалиться?

– Не собираюсь. – Лицо Мальчика обрело гневное упрямое выражение. Он видел, как Констанца прыгает вокруг него на заиндевевшей лужайке рядом со своей взбудораженной собачонкой. – Не собираюсь. Вам не удастся разрушить жизнь Констанцы. Если мне придется… я встану в церкви и в голос объявлю… я это сделаю. Я объясняю причину. Мне никто и ничто не помешает. Вы много лет были любовником моей тети. Вы в таком возрасте, что могли быть отцом Констанцы. Констанца вас не волнует. Но она не может…

Он остановился. Не говоря ни слова, Штерн перегнулся к нему и положил тот самый конверт на колени Мальчику.

Тот уставился на него. Небольшой конверт, квадратной формы, без адреса и незаклеенный; в нем что-то лежало, на ощупь тверже, чем лист бумаги. Мальчику кровь бросилась в голову. Он медленно – у него снова стали дрожать руки – открыл клапан.

Фотография. У него не было необходимости полностью вытаскивать ее из конверта; хватило и одного взгляда, потому что она была хорошо знакома ему. Один из сделанных им снимков, одна из тайн его жизни: Констанца в роли юной девочки. Опытная и невинная. Ее облегало влажное платье.

– Откуда вы ее раздобыли? – Он запнулся на слове; он не мог произнести буквы «б».

Штерн не ответил на вопрос, а сделал легкий и, может даже, презрительный жест рукой. Да у него и не было необходимости отвечать: конечно же, от самой Констанцы, понял Мальчик. От Констанцы, которой он преподнес столько маленьких подарков: колечко с синим камушком, кружевной воротник, шаль яркого шелка, янтарное ожерелье; яркие сорочьи безделушки, безнадежные разговоры о своей преданности и – когда она попросила, потому что она так редко вообще просила его, – маленький серебряный ключик от шкафа в его комнате, которым можно было открыть ящик письменного стола, где он хранил… эти фотографии.

– Я никогда не обижал ее. Даже никогда не притрагивался к ней. Заверяю вас своим словом. – Боль была невыносимой, но он должен оправдаться, решил Мальчик, даже сейчас, перед Штерном. – Я только смотрел на нее. На моих снимках… я хотел запечатлеть ее, оставить…

Это было лучшее объяснение, что он мог дать относительно того, что всегда казалось ему творческим поиском, а не извращением. Теперь он понимал, что этот поиск не должен был иметь места: Констанца была не бабочкой, которую можно поймать, распять, приколоть булавкой и снабдить ярлычком. Она сопротивлялась всякой попытке определить ее, как она сопротивлялась его желанию заснять ее. Это замечание, о котором Мальчик тут же пожалел, заставило Штерна погрузиться в раздумье.

– Понимаю. Я верю вам. Тем не менее…

Что-то блеснуло в глазах Штерна – понимание, может даже, сочувствие. Затем его лицо обрело замкнутое выражение. Потянувшись за конвертом, он вернул его на прежнее место в нагрудном кармане. Мальчик с трудом поднялся. Под ним покачивалась земля. Столик, на котором стоял его стакан виски, плясал на трех своих ножках. Никто не обратил на них внимания. Вокруг продолжались разговоры. Никто не обратил внимания, что у Мальчика пошла носом кровь.

Это смутило его. Он решительно махнул рукой. Он повернулся и, не обменявшись со Штерном ни словом, направился к дверям. Неверными шагами он проложил себе курс мимо столов и кресел, производя впечатление выпившего, потому что нетвердо держался на ногах.

Когда Мальчик покинул помещение, Штерн направился к одному из клубных телефонов. Уединившись в маленькой нише, обшитой деревянными панелями, и прикрыв двери, он позвонил Констанце в Винтеркомб. Он знал, что она ждет его звонка.

– Ты это сделал? – Ее голос возникал и пропадал на линии: в нем была странная нотка, которую Штерн не мог определить: то ли восхищение, то ли страх, то ли огорчение.

– Да. Боюсь, это было неизбежно.

Он коротко рассказал ей о встрече, но Констанца не удовлетворилась кратким отчетом: она хочет знать все подробности. Как Мальчик выглядел? Что он говорил? Очень ли переживал?

Штерн коротко ответил на все вопросы.

– Вряд ли можно было от него ждать изъявлений счастья.

– Он плакал? Порой он плачет. Я заставляла его плакать – раньше. Ох, Монтегю…

– Поговорим завтра.

Штерн положил трубку. Он вернулся в курительную. Он повернул свое кресло спинкой ко всей остальной комнате, чтобы его никто не беспокоил. Спустя некоторое время он восстановил в памяти картину разговора. Штерн испытывал жалость к Мальчику, которого всегда любил, и к этой фотографии Констанцы, которая сейчас лежала перед ним.

Констанца с нетерпением ждала дня свадьбы. Она хотела, чтобы все кружилось в танце, все сходили с ума и вокруг стояло яркое великолепие и царила суматоха. Чтобы не оставалось времени думать: день должен быть мешаниной звездных осколков. Она хотела бы промчаться бегом по проходу Винтеркомбской церкви, если бы ей представилась такая возможность, если бы Дентон рядом с ней не был столь медлителен. Она чувствовала в себе воздушную легкость, с которой и выпорхнула из огромной машины с белыми ленточками. Эта приподнятость сопровождала ее и по церковному двору, мимо могил, надгробья которых блестели первым снегом. В портике, под сводами нефа, она была рада, что пол такой прохладный; она скользила по нему в тонких туфельках.