Нашествие - Юлия Юрьевна Яковлева

— Это же мужское седло, — запротестовала она.

Он фыркнул:

— О боже! Кого сейчас интересуют ваши ноги? Все спасают свою шкуру! Рекомендую сделать то же самое.

— Я не могу.

Лакей задрал ей подол. Помог перекинуть ногу через седло. Смилостивился, дёрнул подол вниз. Задержал повод в своей руке. Холодно и грозно глянул:

— Вперёд. Вы знаете, что делать. И о чём не болтать. И не думайте, что я не смогу вас найти.

Схватил за концы косынки на груди, притянул её лицо к своему:

— Найду. Глаза вырву.

Оттолкнул. Бросил ей повод и что было сил дал леща атласному лошадиному заду.

Мишель, насвистывая, подошёл к дому. Смоленск продолжать жить своей обычной жизнью, то ли не верил в приближение французских войск, то ли не знал, что с этим делать. Суета кипела только возле аристократических домов. Там поняли всё, хотя и не все. У дома Несвицких было тесно от подвод. В воздухе висела пыль, крики, перебранка. Пахло навозом и людским потом. Роились над лошадьми мухи. Выносили вещи. Статуи были обёрнуты рогожей и перевиты верёвками. Картины — заключены в крепкие ящики. Фарфор переложен бумагой и тканями. Князь лично проверял каждый свёрток, каждый ящик, каждый узел. Заставлял переделывать, если был недоволен. А недоволен был часто.

Мишель уступил дорогу очередному ящику, мужики выносили его на плечах, как гроб. Весело вбежал в опустевшую гостиную. Шаги его звонко отдавались эхом. Мать и сестра обернулись.

Глаза княгини округлились:

— Мишель. Что это за…

— Где твоя лошадь? — насмешливо спросила Алина.

— Передо мной.

— У гусар это называется остроумием?

— Хорошо. Если желаете знать. Я отдал её мадемуазель Новиковой.

— Надеюсь, ты шутишь.

— Отнюдь. Я не гусар. Это раз. А солдату пехоты лошадь ни к чему. Это два.

Княгиня вскрикнула.

— Maman, не ломайте комедию хоть сейчас…

Алина бросила на неё язвительный взгляд. Но тут же кинулась, едва успела подхватить: ноги княгини подкосились. Бледна она была по-настоящему. У носа пролегли синие тени. Голова затряслась. Губы не могли вымолвить ни слова.

Алина усадила её на пол. Стала расстёгивать ворот:

— Maman?.. Maman?..

Та отмахнулась. Обвисшие губы снова сжались. Глаза снова стали осмысленными и злыми.

Мишель почувствовал свою вину. Лицо его стало отстранённым:

— Мне жаль, maman, что вас это расстроило. Но так я решил. Благословите меня, мама. Мне пора.

Княгиня засучила ногами. Оттолкнула руку Алины. Поднялась. Корсет поскрипывал от её тяжёлого дыхания. Она ошеломлённо смотрела на сына.

— Ты… ты… что ты наделал… Ты себя погубил.

Мишель поглядел на одну, на другую.

— Что ж, нет так нет. Понимаю, что вы не рады. Прощайте, maman. Сестрица.

Он пошёл к двери.

Алина выдавила ледяной смешок:

— Боже… Он решил. Слышали? Ты что, влюбился в эту дуру?!

Мишель остановился. Обернулся:

— Спасибо, сестрица. Если бы не ты, я бы не узнал, кто я на самом деле.

Дверь хлопнула.

— Мишель! — княгиня бросилась за сыном. — Мой мальчик!

Мишель тем временем уже сбежал с крыльца. Отец раздавал указания. Каждую вещь он провожал в дроги, как дорогого покойника, с нерушимой верой на загробную встречу. Обычный цинизм оставил его, князь позволил себе отдаться сентиментальности.

— Ах, — любовно гладил крышку ящика, что скрывала мозаичную каменную столешницу, — как мы везли тебя из Венеции… Детка! — бросился к укутанной рогожей статуе, мужики опускали её в солому. Князь погладил каменное тело в саване. — Придётся потерпеть. Приедем в Петербург, и больше оттуда никуда.

— Папа, — тронул его за рукав Мишель.

Князь обернулся, окинул взглядом мундир без отличительных знаков. Но взор остался всё таким же безмятежным.

— Еду, — сказал сын.

— Прощай, милый. Удачи. Скорей бы вся эта заварушка кончилась. Пуссен! — И князь поспешил к крыльцу.

Над ним, покачиваясь на руках мужиков, плыли два ящика, в них были заключены картины.

— Ваше сиятельство… Это… Люди спрашивают… — заговорил мужик, плечо его было подставлено под ящик.

Князь заметил, что при этих словах все головы будто невзначай стали к ним поворачиваться. Ушами. Глаза сделались пристальными. Князю стало не по себе:

— Что такое?

— Нешто нам оставаться?

— В каком смысле?

— Француз-то идёт. Бонапартий.

Князь быстро нашёлся:

— Все уедут. Завтра уедут все.

Князь пристроился рядом с ящиком, приноровил шаг, нежно схватился за угол, точно за руку:

— Осторожно. Умоляю.

— А лошадей-то хватит? — не отстал мужик.

Взгляды остальных не отпускали князя.

— Ну разумеется!

Мужики переглянулись.

— Я даю слово!

Ящик стали спускать в телегу.

— Прощай, папа. Тебе удача тоже пригодится, — пробормотал сын и скоро уже был на дороге.