Восстание на Боспоре - Виталий Полупуднев

Опустевшие было царские эргастерии стали наполняться людьми. Последних, однако, не называли рабами, но преступниками, которые будут свободными после отбытия наказания.

Постепенно толпы людей, не имеющих заработка, уменьшались. Многие пошли работать сами. Но бывало и так, что предприимчивые владельцы мастерских появлялись вечером на улицах с вооруженными подручными и силой хватали парней, что покрепче, а потом ставили их к зернотеркам, наковальням или гончарным печам. Протестующим объясняли, что это не неволя, а выполнение царского указа, по которому каждый должен работать и получать хлеб за труд свой.

Опять застучали молоты в кузницах, задымили горшечные мастерские, густой дух киснущих кож стал, как и прежде, отравлять воздух северной части города. В мастерских слышались окрики и брань, хозяева угрожали вызвать царских воинов, если работники не проявят усердия.

Целые семьи мастеров шили на дому седла и обувь для царской рати. Женщины сучили нитки и стучали ткацкими станками. Каждый знал теперь, что не поработаешь – останешься голодным. Кто же трудился, сдавая к вечеру заказ царскому приставу, тот получал за это меру зерна, а нередко и кусок мяса.

Сама жизнь властно подсказывала свои, веками испытанные способы привлечения людей к труду. После страшной встряски Пантикапей стал приходить в состояние некоторого равновесия. Его бытие стало приобретать привычные черты, какие имело и при Спартокидах. Но в то же время это было и нечто совсем иное.

Часть пятая.

Огни Тавриды

Глава первая.

Зариадр и Одатида

1

Восстание на Боспоре воодушевило скифское население Тавриды. Отблески пантикапейских пожаров осветили скифский мир, заставили встрепенуться тысячи сердец. На востоке сверкнула звезда свободы. Руки молодых и горячих схватились за мечи. Сами собою стали создаваться отряды конницы, целые рати выступили против иноземцев и предателей за свободу своего племени.

В юртах кочевников, в бедных хижинах пахарей, у пастушьих костров и на перекрестках дорог встречались люди и говорили вначале с опаской, а затем во весь голос о том, как крестьяне-сатавки и боспорские рабы перебили своих хозяев-эллинов, как смелый раб Савмак убил Перисада лопатой, отрубил ему голову и бросил ее народу на площади.

Это как нельзя более отвечало воинственным обычаям сколотов.

Из одного селения к другому, по кочевьям и зимникам поскакали всадники с воинственными призывами к всенародной войне против князей-предателей, против понтийцев и херсонесцев, проникших в Скифию.

Распространялись пылкие рассказы о том, как рабы захватили царские сокровищницы и выбрали себе царя сами. Диофант бежал от руки нового царя на корабле, оставив свою побитую рать на берегу. Это звучало так чудесно, так пришлось всем по душе, что и высказать трудно!

Степь ожила, зашумела.

Не покорившиеся Диофанту князья «царских родов» отступили в степи после окончательного поражения Палака и отказались признать над собою власть понтийских ставленников Дуланака и Гориопифа. Воспользовавшись взрывом народного гнева, они возглавили шумные толпы степных витязей, пеших и конных. К степнякам примкнули пахари, разоренные вконец поборами новых хозяев.

Умножались мятежные отряды непокорных племен Тавриды. У полевых костров собиралась степная вольница, ветер разносил по степи ее боевые песни и молодецкие покрики. Опять назревала большая война, уже без Палака, более понятная народу. Скотоводы и пахари образовали что-то вроде союза, не очень прочного, так как обе стороны не доверяли одна другой, но воинственного. Народ жаждал разделаться с князьями-изменниками, угрожал разметать и уничтожить понтийское могущество в Тавриде.

Повстанцы были сильны духом и бедны оружием. Действия степной конницы носили характер набегов, после которых наездники скрывались в степях, делили добычу, набирались сил для очередного внезапного нападения.

Задорные и горластые «ястребы» первые заявили, что надо направить послов к мятежному царю Боспора и просить его о помощи. Их поддержали отряды крестьян, державшихся особняком и недовольных чисто разбойничьей повадкой кочевых родов. Собрался широкий круг шумливого и плохо спаянного воинства, воскресив обычай старины, когда войско открыто заявляло князьям о своих требованиях, могло смещать военачальников и даже решать дела войны и мира.

Княжеская верхушка мятежных родов также не была сплоченной. Каждый хотел быть старшим. Силу над другими взял Мирак, когда-то друг Гориопифа, а теперь его враг. Мирак согласился с войском и вызвался съездить со своими людьми в Пантикапей. Ему хотелось укрепить свое положение, лучше вооружить своих людей, подчинить себе прочие роды. Но «ястребы» сразу разгадали его тайные намерения и заявили, что, если их люди не будут включены в состав посольства, они образуют отдельный отряд и уйдут из войска. То же заявили и крестьяне, несмотря на оскорбительные выкрики «царских сколотов», что смотрели на пахарей свысока.

Мирак скрепя сердце принужден был согласиться и принять в число послов представителей от каждого рода.

Старшим князем-воеводой на время отсутствия Мирака остался молодой еще Андирак. Посольство, не теряя времени, направилось к границам Боспора.

2

Посланники степной Скифии явились в пантикапейский акрополь с достоинством и медлительностью. Впереди шел чернобородый князь Мирак, одну руку положив на сердце, а другой придерживая меч. Накануне, по прибытии в столицу рабского царства, он учил своих спутников, как надо вести себя во время царского приема.

Но встреча получилась совсем не такой торжественной, как того хотел князь.

При виде «рабского царя» и его соратников, уже восславленных народной молвой, горячие «ястребы» и дружные пахари подняли оружие над головами и неожиданно для Мирака огласили своды дворца оглушительными криками:

– Папай!.. Папай!..

Нарушая порядок, пахари кинулись к Танаю, стоявшему рядом с царем, окружили его и, отведя в сторону, принялись обнимать. С удивлением и гордостью ощупывали на нем красивую одежду и дорогое оружие. Наперебой спешили сообщить ему, что отец его, старый Данзой, жив и молится за него богам, а сын ждет отца с подарками из Пантикапея.

В избытке чувств Танай утирал слезы рукавом и поочередно целовался со всеми одноплеменниками, бывшими раньше в его дружине.

– Ох, как уважили меня! Сколько радости привезли! – говорил он.

– Не только привезли, но за радостью приехали! У вас хотим радости занять – вы победили!

– Слава царю Савмаку! – крикнул кто-то, его дружно поддержали.

Далеко за акрополем слышались эти мощные выкрики. Многие из бывших рабов-скифов тут же решили присоединиться к послам и вернуться с ними на родину.

– Одна цель у нас, – говорил Мирак, кланяясь Савмаку. – Освободить земли отцов наших от власти чужеземцев. Выгнать понтийские рати, казнить изменников. И эллинов херсонесских пощупать как следует.

– Это хорошо. Общее дело у нас против эллинов и понтийцев, – растроганно отвечал Савмак, взволнованный этой встречей. – Если мы, боспоряне, соединимся со всей Тавридой, нам не страшен и сам Митридат! Поможем вам, чем сумеем, а вы нам! Вернем народу его вольности и земли, будем жить свободно, как прадеды наши жили!

– Одно плохо, – вел свою линию Мирак, оглаживая шелковистую черную бороду, – оружия у нас маловато. Воевать нечем, одни палки да луки самодельные. А у понтийцев, да и у наших, что врагу служат, – панцири и мечи стальные!

– Дело поправимое. Оружия у нас достаточно. Мало будет – накуем! Много на Боспоре кузниц и оружейных мастерских!

Крестьянские ходоки сгрудились в углу вокруг Таная, спешили высказать ему все. С жадностью вслушивались в его спокойную, размеренную речь.

– Слушай, Танай, – говорили они, оглядываясь назад, – закабалили нас понтийцы, весь хлеб забрали! Теперь херсонесцы у нас хозяевами стали – поля меряют, налоги накладывают непосильные. Непокорных в железы одели. Гориопиф и Дуланак, как псы лютые, бунтарей разыскивают. Многие деревни спалили, так же как Оргокены. Поедем с нами, нет у нас настоящего воеводы!

– Степняки же, – добавляли другие, – хоть мы и в одной рати с ними, по-прежнему считают нас своими слугами. Если Мирак и другие князья власть захватят, то едва ли дадут свободу крестьянину. Они мечтают подмять нас под себя, как это раньше было. Надо просить царя Савмака помочь нам вернуть свою свободу! Рабами не хотим быть ни у понтийцев, ни у Дуланака, ни у Мирака!

– Довольно, Танай, чужому делу служить. Хватит воевод у Савмака и без тебя. Иди в свое племя, иначе худо будет пахарям. Оседлают нас…

Все эти вести и разговоры не были новостью для Таная, он хорошо представлял, какие силы действуют сейчас в Скифии. Он хмурился. Старые друзья-соратники видели при этом, сколько морщин прибавилось на его лице, теперь он даже отдаленно не напоминал того молодого мужа, с которым когда-то встретился в Оргокенах Фарзой. Острый блеск его глаз и колючие подстриженные усы придавали ему вид суровой уверенности в себе и решительности, даже жесткости, понятных у человека, прошедшего сквозь строй тяжелых испытаний и битв.