Эксгибиционист. Германский роман - Павел Викторович Пепперштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И добываю из воды
Сыр под названьем бри,
Но получаю за труды
Всего монетки три.
Пил я тогда только белое. Терпкий вкус белого бордо прочно ассоциируется у меня с тех пор с обликом прямолинейных парижских улиц. Последствия жизни во дворце Альфреда в Кельне оказались таковы, что у меня развилась прочная аллергия на красное вино (аллергия не в форме кожных высыпаний, а в форме тяжелых приступов удушья).
Позже, с 2005-го и вплоть до окончания 2014 года, я вообще не прикасался к алкоголю даже кончиком мизинца. Теперь опять ужираюсь красненьким, как в самом начале 90-х. Так вот играет человеком биохимическая судьба.
Вход и выход из Эфемерного госпиталя жестко контролировался высокомерными растаманами, которые сидели на вахте в своих красно-желто-зеленых вязаных шапках, покуривая жирные джойнты. Эти джойнты не смягчали их суровый нрав: они почему-то non-stop приебывались к нам с какими-то мелкими претензиями и придирками. При этом изъясняться по-английски они не желали, ясное дело.
Атмосфера в арт-коммуне была внешне якобы свободная, а на самом деле гнусная и дисциплинированная. Так всегда бывает в западных местечках альтернативно-левого типа: фантик богемно-андерграундный, начинка – омерзительная жадность, тупость, скука и тотальный контроль.
Федотик давал просраться. Дешевизна некоторых вин его очень возбуждала. Получив от Музея почты скромный гонорар за участие в выставке, он набил свой рюкзак бутылками с темно-красной влагой и отправился в одинокое свободное плавание по Парижу. Вернулся он из этого плавания на рассвете следующего дня с кровоподтеками на опухшем лице, мало что соображая. И без денег, конечно: ему встретились какие-то арабские парни со сложными судьбами. Они испиздили его и забрали все деньги. Федотик был очень доволен таким приключенческим раскладом – всё же это был его первый трип за пределами Содружества Независимых Государств (мы называли это фантомное межгосударственное образование СНЕГ, озвучивая невидимую букву «е», незримо присутствующую в аббревиатуре СНГ).
На вернисаже выставки в Музее почты я последний раз видел моего друга и младшего инспектора МГ Илюшу Медкова. Он тогда уже был олигархом, банкиром и, кажется, участвовал в финансировании этой выставки. После 91-го года мы редко видели друг друга. Илюша был занят грандиозными финансовыми аферами, к тому же плотно висел на кокаине, меня же интересовали иные субстанции. Честно говоря, кокаин и героин (вкупе с прочими опиатами) всегда внушали мне дикое стихийное отторжение. Я никогда не любил эти препараты, и мне всегда было трудно общаться с людьми, пребывающими в активной фазе взаимодействия с этими веществами.
«Конституция – это судьба», – сказал Зигмунд Фрейд. Биохимические предпочтения, безусловно, являются важнейшей составной частью всякой конституции и всякой судьбы.
Тем не менее во время нашей последней, краткой, вернисажной встречи Илюша показался мне таким, каким был всегда: с лукавым взором озорника и мечтателя, с еще более лукавой улыбкой, блуждающей по пухлым устам. После вернисажа барон Паоло Спровьери пригласил всех художников в ресторан «Куполь» на бульваре Монпарнас. Паоло готовился к свадьбе с молодой балериной Паолой: свадьба должна была состояться тем же летом в Венеции. В преддверии столь торжественного и радостного события барон был настроен празднично: вечеринка в ресторане «Куполь» обернулась настоящим пиром. Глубоководные гады всех видов и форм громоздились на многоступенчатых дисках, напоминающих средневековые модели адов и раев. Эти конструкции, где на разных этажах возлежали в кулинарном снегу разнообразнейшие творения Господа, источали столь острый и волнующий запах моря, что от него слегка кружилась голова. Холодное белое вино лилось рекой. За спиной каждого из сидящих за столом громоздился персональный официант – все они выглядели как парадные гвардейцы и в то же время как жрецы сурового культа наслаждений. Когда я, увлеченный застольной беседой, протягивал жадную руку, чтобы мимоходом налить себе еще вина, – в эти моменты официант, каменеющий за спиной моего стула (о чьем присутствии я уже успел по легкомыслию позабыть), вдруг оживал и налетал на меня бешеным ястребом. С выражением презрительной ненависти на своем жреческом лице он грубо отталкивал мою руку локтем, преграждая ей путь к бутылке, обернутой в белую салфетку. Поставив меня на место, он сам отточенным движением ухватывал бутылку и, изогнувшись в иконографическом полупоклоне, наполнял вином мой бокал. Посредством брутальных телесных актов официанты указывали пирующим на то, что они обязаны соблюдать ритуал. Но пирующие, собравшиеся за этим столом, были такого свойства, что на хуях вертели подобные ритуалы и всех этих величественных жрецов в черных фраках. Поэтому устрицы слетали на скатерть с ледяных горок, влажные осьминоги соскальзывали со своих вершин и плюхались на пол, под грязные ботинки московских безумцев. Кто-то уже порывался завопить во всё горло советскую песню. Но в целом все вели себя прилично – всё-таки интеллектуалы, ебаный в рот, концептуалисты, тонкие и нервные натуры. Некоторые даже раскованно пиздели на иностранных языках, излагая сложнейшие и оригинальные суждения.
Барон Паоло, похожий на толстого сеньора Помидора, на феодала из детской коммунистической сказки, величественно восседал во главе пиршественного стола рядом со своей принцессой Паолой, с одобрением взирая своими заплывшими глазками-щелочками на интеллектуальное буйство представителей московской богемы. Он был немногословен, английским владел слабо, родным итальянским, кажется, тоже. Зато щедр, величав, феодален, по-своему сердечен, в лучшем смысле этого слова архаичен – древний вельможный флюид долетал до нас сквозь его толстое лицо.
Весной того года он явился в Москву и несколько раз посещал меня на Речном. Стал покупать рисунки – мои и моих друзей. Говорят, с некоторыми художниками он поступал цинично и кое-кого грубо обманул. Но наша компания ему чем-то приглянулась, и с нами он вел себя ласково и отзывчиво. С удовольствием вспоминаю
