Россия: народ и империя, 1552–1917 - Хоскинг Джеффри

Партия социалистов-революционеров всегда призывала крестьянские общины к захвату частных земельных владений и перераспределению. Воссозданный Всероссийский Крестьянский Союз занял ту же позицию и на своём первом съезде в мае призвал к «передаче всей земли… во владение народа для свободного и справедливого использования».

По злой иронии судьбы лидер эсеров, Виктор Чернов, теперь не только оказался во Временном правительстве, но и стал министром сельского хозяйства, отвечающим за этот вопрос. Как и его коллега Скобелев из Министерства труда, Чернов оказался перед мучительной дилеммой, получив возможность выполнить собственную программу. При всём желании удовлетворить крестьянский голод на землю, он опасался, что кардинальные решения приведут к волнениям и столкновениям, нарушат поставки продовольствия в города и армию, создадут угрозу рынку и взорвут хрупкий союз общественности и народа. В июле Чернов попытался пойти на компромисс, дав разрешение местным земельным комитетам взять под контроль «плохо используемую землю», но тут же попал в унизительное положение, когда циркуляр вступил в противоречие с инструкцией министра внутренних дел Церетели, требовавшей от губернских комиссаров «наказывать за призывы к захвату земли со всей строгостью закона».

Не найдя поддержки у Временного правительства, крестьяне постепенно перешли к односторонним действиям. В первые месяцы существования нового режима они довольствовались тем, что рубили помещичий лес, пасли скот на частных пастбищах и ограничивали арендную плату за пользование землёй. Подобные действия почти всегда подкреплялись решениями сельских или волостных сходов: ведь для их успеха требовалась солидарность. Однако летом и осенью крестьяне перешли к более активному, иногда с применением насилия, осуществлению тех прав, которые считали неотъемлемо своими: скашивали частные луга, собирали урожай на полях помещика, конфисковывали его орудия труда и скот, а затем переходили к формальной экспроприации земли и изгнанию помещика из деревни. Случаи, когда землевладельцу удавалось получить помощь властей для защиты своей собственности и себя самого, были крайне редки.

Такие прямые действия стали обычным явлением в Центральночерноземном районе и в Среднем Поволжье, где крестьяне особенно сильно зависели от сельского хозяйства. Неспокойной была обстановка также в Белоруссии и Правобережной Украине, возможно, из-за близости к фронту — волнения нередко вспыхивали после возвращения дезертировавших солдат. Почти повсеместно прямые действия начинались с сельского схода, и многие общины настаивали на обязательном участии всех взрослых мужчин, частично для того, чтобы как можно шире распространить «круговую поруку» на случай репрессий, частично, чтобы обеспечить равноправное перераспределение захваченной земли. «Отвечать — так всем», — обычно говорили крестьяне.

По словам историка крестьянского движения в 1917 году, Орландо Файджеса, «затем, в назначенное время, крестьяне с повозками собирались у церкви и шли к помещичьей усадьбе, вооружившись ружьями, вилами, топорами и всем, что попадало под руку. Помещика и управляющего — если те ещё не сбежали — хватали и принуждали подписать документ о передаче собственности поместья под контроль деревенского комитета. Крестьяне грузили на телеги всё, что находили в амбарах, угоняли скот, оставляя только предметы личного пользования помещика и его семьи. Крупный сельскохозяйственный инвентарь и уборочные машины, как, например, сеялки, которыми крестьяне не умели пользоваться или не могли забрать с собой, обычно оставляли на месте или ломали».

Важно отметить, что у крестьян существовала собственная процедура экспроприации, которую они считали законной. В некоторых деревнях даже те, кого раньше считали «чужими», вовлекались в процесс передела собственности с получением своего надела при условии, что они будут обрабатывать землю, не прибегая к наёмному труду. К таковым относились сами помещики, священники и некоторые другие категории сельских жителей. Однако многое зависело от конкретных условий. В отдельных районах, особенно Центральночерноземном и Среднем Поволжье, помещичьи дома, хозяйственные постройки намеренно уничтожались, а всё движимое имущество конфисковывалось. Помещика и его семью обычно мирно отвозили на ближайшую железнодорожную станцию, но если те сопротивлялись или пытались вызвать помощь, их вполне могли убить. По сообщениям из Пензенской губернии, в течение только сентября и октября была уничтожена 1/5 всех помещичьих усадеб. Перед лицом такого давления многие землевладельцы, естественно, покидали поместья, нередко провожаемые или сопровождаемые домашней прислугой.

После экспроприации происходило частичное или полное перераспределение земли. Это характерно даже для тех общин, где перераспределение не происходило на протяжении многих десятков лет. Таким образом, революция действительно укрепляла общинную практику. Экспроприации и включению в общинный надел подвергалась также земля так называемых «столыпинских крестьян» и тех, кто раньше купил дополнительные участки. Благодаря всему этому поляризация на бедных и богатых, продолжавшаяся несколько десятилетий, не только прекратилась, но и повернулась вспять. В некоторых районах, особенно в Поволжье, имел место так называемый «чёрный передел»: все земли, включая крестьянские наделы, сливались в общий фонд для последующего перераспределения. Количество земли на каждый двор рассчитывалось либо «по едокам», то есть по числу тех, кого нужно кормить, либо «по труду», то есть по числу рабочих рук, способных обрабатывать полученные участки.

В целом волнения 1917 года дали крестьянам то, чего они желали. Общинные институты, свободные от надзора полиции и бюрократии, взяли землю в свои руки и провели перераспределение. Общинные собрания, под каким бы названием они ни выступали — «сельский совет», «земельный комитет» или просто «мир», — получили власть на селе. Это оказалось совсем не то, что планировали большевики, но они санкционировали такой ход дел в октябре и до окончания гражданской войны мало что могли предпринять для изменения подобного положения.

Таким образом, в городах, в армии и на селе мы видим, как попытки создания нового гражданского патриотизма, основанного на союзе масс и общественности, терпели провал под давлением снизу, со стороны солдат, рабочих и крестьян, спешащих получить реальные выгоды и навязать свою политическую волю институтам, которые в прошлом оставались безучастными к их проблемам. Особенно остро этот процесс происходил в армии, где солдаты подчиняли себе новые комитеты, и части шли дальше, к мятежам и дезертирству. В городах наиболее эффективными оказались низовые организации, фабричные и заводские комитеты и Красная Гвардия, снизу делающие Советы радикальными. В сельской местности крестьяне поначалу препятствовали новым институтам, созданным Временным правительством, затем взяли их в свои руки и перешли к прямым действиям, узаконенным решениями сельских сходов. Во всех случаях наложение политических и экономических конфликтов на глубоко укоренившуюся культурную отчуждённость порождало непреодолимую поляризацию.

Пытаясь преодолеть разрыв, умеренные социалисты шли на ослабление собственных принципов и внутренние расколы, что позволяло экстремистам завоёвывать симпатии народа.

Однако в стремлении воспользоваться ситуацией и большевикам пришлось принести в жертву несколько своих «священных коров». Перед лицом роста собственной популярности большевики были вынуждены отказаться от взгляда на партию, как небольшую сплочённую группу «профессиональных революционеров», изложенного Лениным в статье «Что делать?». Летом и осенью 1917 года в первичные организации хлынул поток новых членов, в основном молодых русских рабочих, разочарованных нерешительностью или прямым предательством других политических партий. Лозунги «Мира, земли и хлеба!» и «Вся власть Советам!» хорошо показывали, что именно их привлекало.