Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - Эндрю Скотт Берг

«Мне действительно кажется, что вы могли бы создать нечто шедевральное и, возможно, даже лучшее, чем теперь, если бы убрали из книги всю современность и просто взяли за основу времена Гражданской войны и то, что было после – всю эту старую Америку», – написал ему Перкинс.

Пеннелл, который в это время уже находился в Калифорнии, ответил, что признает необходимость «кардинального сокращения», но принять ему это тяжело.

«Во-первых, существует необъяснимая любовь, которую писатель питает к своим словам, и, во-вторых, я запланировал дальнейшую работу, частью которой должен стать “Рома Хэнкс”», – объяснял он.

И все же Пеннелл хотел детально рассмотреть все предложения Макса.

«Жизнь, сэр, – это самая удивительная и странная вещь. Мне кажется невероятным и потрясающим то, что я сижу здесь, в Калифорнии, рядом с каким-то оружием, и пишу в Нью-Йорк вам, кого я долгое время считал просто именем с определенными качествами, а затем – портретом из книги человека из Северной Каролины, который умер в поисках листа и двери», – писал он.

Проект мучил Перкинса. Он хотел напечатать эту книгу, но понимал, что должен изменить ее. В качестве эксперимента он убрал из книги все моменты современности и дал другому редактору из Scribners прочитать оставшееся. После он показал ему то, что пришлось убрать. И, как Макс потом сообщил Пеннеллу, этот редактор «с куда большей уверенностью, чем я, ибо я никогда до конца не уверен в своих суждениях, посчитал, что книга будет выглядеть намного лучше без отрывков о современности». Но, сказал Перкинс, все еще не предлагая ему подписать договор, «вы не должны позволять мне вынудить вас отказаться от собственного мнения».

В конце концов Пеннелл согласился на предложение Перкинса. И они работали вместе, общаясь по почте. Им удалось прийти к компромиссу. Пеннелл работал во временных рамках, установленных для него Перкинсом, но все же вплел в них несколько современных интерлюдий. Криста больше не была так очевидно списана с Марты Геллхорн.

«Вот это была бы история, если бы оказалось, что Марта выбрала не того гения!» – написала Максу Марджори Ролингс, после того как узнала о готовящемся романе. Перкинс всем говорил, что за много лет ни одна книга не увлекла его так, как эта. Он вслух зачитывал друзьям отдельные страницы по вечерам, раздавал сигнальные экземпляры гостям в офисе. И когда «История Рома Хэнкса и вопросы родства» была издана летом 1941 года, энтузиазм Перкинса себя оправдал. Роман разошелся полностью и в одночасье и тут же привлек всеобщее внимание.

«Только глупец будет считать, что роман расцвел столь пышно лишь благодаря тому, что попал на благодатную почву и современная ситуация этому способствовала, ибо это совсем не так, – с этого начал свою рецензию для «The New Yorker» Гамильтон Бассо 15 июля 1944 года. – Но есть различные свидетельства… которые позволяют предположить, что тем, кто ждет возможности заколотить крышку гроба, придется хотя бы на время отложить свои молотки… “Рома Хэнкс” – это книга, которая, если я, конечно, не ошибаюсь, может наделать больше шума, чем любой дебютный роман со времен “Взгляни на дом свой, ангел” Томаса Вулфа.

Есть вещи, которые просто обязаны произойти, и я держу пари, что мистера Пеннелла, бывшего журналиста, который теперь в армии, прославят как второго Томаса Вулфа. Причиной этому, что мистер Пеннелл, как и Вулф, совершил почти все писательские грехи и, как и Вулф, считал, что лишь немногие были его виной».

Через шесть месяцев после публикации продажи «Истории Рома Хэнкса» приблизились к отметке в сто тысяч экземпляров.

Пока «История Рома Хэнкса» создавала репутацию автору, в «The New Yorker» вышел материал Малкольма Коули и принес Максу славу, от которой он так долго бежал. Статья вышла под заголовком «Непоколебимый друг» (фраза из посвящения Вулфа в книге «О времени и о реке») и была опубликована двумя частями в апреле 1944 года. Большие статьи, которые приходилось печатать в двух номерах, были редкостью для журнала, но Уильям Шон был уверен, что Перкинс действительно такая важная фигура, какой показал его Коули. Первое время редактор был настолько шокирован обрушившейся на него славой, что даже проконсультировался с адвокатом о том, что можно предпринять, чтобы как-то подавить эту волну, но дальше консультации дело не зашло. Вместо этого он постарался дистанцироваться от изображенного в статье портрета. Когда его спрашивали о статье, он отвечал:

– Я был бы не против стать таким, как этот парень.

Он повторял, что описанный человек «намного лучше меня самого».

Друзья Перкинса говорили, что он неделями ворчал по поводу замечания Коули, что он одевается в «поношенный и невзрачный серый костюм».

«Кажется, я говорил ему, – написал Коули Уильяму Шону, – что если в “The New Yorker” написано, что он одевается серо и невзрачно, то это, черт побери, так и есть».

Со временем Перкинс пришел к выводу, что получился в этой статье в целом неплохо; к тому же он был доволен, что Коули часто делал отступления и переключался с личности редактора на тему издательского дела как такового. Но все же публикация доставила Перкинсу неприятности. Она побудила, казалось, каждого жителя Америки, мечтающего стать писателем и прочитавшего статью Коули, в которой Перкинс предстал как лояльный и сердобольный редактор с даром выявлять скрытый талант, теперь отчаянно искать его услуг. Поток рукописей, обрушившийся на Scribners, был просто ошеломляющим. Мисс Викофф делала все возможное, отбиваясь от бесконечных телефонных звонков. Ну и конечно, посетители. В статье Коули цитировал слова Макса о том, что «после встречи с автором можно сказать столько же, сколько после чтения рукописи». Поэтому все неопубликованные авторы тут же пожелали с ним встретиться.

Весной умер друг и сосед Макса Хендрик Виллем ван Лоон. В ту же неделю Колонел Джон Уильям Томасон,[288] автор и иллюстратор таких книг Scribners, как «Сомкнуть штыки»[289] и «Джеб Стюарт»,[290] умер в госпитале Наваль в Сан-Диего в возрасте пятидесяти одного года. Летом Перкинс был опечален известием о тяжелой и прогрессирующей болезни близкого друга, драматурга Эдварда Шелдона. Шелдон, которого Макс знал со времен Гарварда, вот уже пятнадцать лет был прикован к постели из-за артрита. Теперь болезнь сделала его глухим, немым, слепым и практически парализовала. Он существовал в ужасном однообразии темных беззвучных дней.

А затем здоровье и самого Перкинса начало ухудшаться так, что он больше не мог это игнорировать. Неожиданно его руки и лодыжки тревожно распухли. Врач предположил, что причиной, возможно, стало переутомление. Перкинс сказал, что не чувствует себя уставшим, хотя и замечал, что читает уже совсем не так внимательно, как раньше. Его уговорили взять отпуск, и все две недели, что он длился, Макс практически постоянно спал.

У Перкинса была прабабушка, которая частенько говорила: «Ужасно это – быть больным», и он всегда делал вид, что верит ей. Теперь же у Луизы появилась возможность заставить его пройти медицинское обследование. К его немалому удивлению, результаты были довольно неплохи. Не было ничего по-настоящему ужасного – только сильное переутомление. Но врачи были обеспокоены тем, что треть его рациона составлял алкоголь, причем практически на пустой желудок.

В последнее время Макс становился все более привередлив в еде. Он проявлял небольшой интерес даже к своим фаворитам – грудке цесарки и специальным блюдам отеля Ritz из оленины. Луиза изобретала и готовила невероятно заманчивые вещи, но он никогда их не ел. Двое его младших девочек, Джейн и Нэнси, составили список продуктов, которые он согласился бы съесть, если бы они оказались у него перед носом, и вынудили его поставить под ним свою подпись. Это был, вероятно, единственный контракт, который он умышленно сорвал. Доктор выписал ему витамины и не больше двух коктейлей в день. По выходным Макс грешил, выпивая третий. Они помогали ему меньше задумываться о своем одиночестве.

«Теперь все происходит слишком быстро, а “Джон Ячменное Зерно”[291] неплохо замедляет этот процесс. Я всегда думал, что, когда состарюсь, опущусь до гашиша, который полностью уничтожает чувство времени и погружает вас в вечность», – написал он Марджори Ролингс.

Ко всеобщему удивлению, Макс, вернувшись на службу, заявил, что недавнее истощение наполнило его решимостью взять наконец настоящий отпуск. Он решил взять его в октябре и навестить дочь Пэгии, живущую в Альянсе, штат Огайо. Ее муж купил двух лошадей для верховой езды, которым требовалась тренировка.

«Это как раз то, чем я бы хотел заняться. Первая за много лет идея провести отпуск, которая кажется мне интересной», – написал он миссис Ролингс. Однако ближе к октябрю Макса сразил другой недуг – экзема, которая широко распространилась с его лодыжки и мешала ему путешествовать. И снова врачи сказали, что он слишком измотан.