Красный лик - Всеволод Иванов

Из потраченных за время десятилетней революции мириадов миллиардов слов — сколько придётся таких, которые будут действительно сказаны «с силой и со властью»?

С действием, пришедшим из толпы?

Вот почему в толпу должны быть устремлены взоры говорящего. В толпе, в её настроении, в её переживаниях должен он найти направление для своих мыслей, своих слов… И если даже он и хочет по-своему направить эту толпу, то должен сделать это, опираясь на те скрытые в ней самой реальные хотения, которые он сумеет там констатировать…

Горе тому оратору, который слушает самого себя, или свою ненависть, или своё раздражение…

Если его раздражение — раздражение толпы, его страсти ещё живы… Если его скорбь выражается в скорби по потере камергерского мундира — можно быть уверенным, что успеха он никакого иметь не будет…

Это его личное дело… Без публичного значения.

В толпе, жадно смотрящей на оратора, в толпе, утром разворачивающей газету, — всегда есть известные очаги, непрерывно тлеющие; и для ораторского, и для политического, и для газетного успеха надо уметь нажать на эти очаги… Надо устремить холодный, анализирующий взор в самую психическую глубь наших дорогих соотечественников и разгадать там, чего хочет толпа — потому что она, может быть, сама не опознала ещё того, чего она хочет.

Поэтому нечего бояться фантомов и миражей. Нечего бояться советской купленной казённой прессы, которая покрывает, словно радужной нефтяной плёнкой, воды действительности… Под этой плёнкой, толщиной в тысячную микрона, — вода, сладкая и свежая вода…

Помню я в декабре 1918 года Москву, всю безобразно заваленную снегом, навозом, голодную, пришибленную… И помню те очаги, которые горели себе под тарарабумбией газетной шумихи…

Холодный, высокий нетопленный дом на Зубовском бульваре, где жил Вячеслав Иванов. Пальто с меховым воротником, берет на характерной голове, кусочек сахара, вынутый из маленькой серебряной табакерки из кармана… Но какое горение и какая сила беседы!.. Какая сила стиха!

Помню Гершензона, замерзающего, склонившегося в пледе над столом, сверкающего своими очками и лохматой головой, и его руки-клешни, которые вылезали из-под стола у самого близорукого носа…

Помню беседы в ночной тишине и темноте, когда после голодного дня так остро и напряжённо работает ум…

Говорят, голод ослабляет и лишает энергии; да, так, но только наполовину. Зато ведь голод так просвещает ум, так выскребает совесть и предлагает человеку целый ряд практических проблем…

Недавно в зарубежье появилась анонимная поэма под заглавием «Епафродит», происхождения московского, советского, несомненно, судя по описанию «обстановочки»… Но сколько таланта, терпения, сосредоточения в себе надо было, чтобы написать эту вещь… Она похожа по напряжению на Дантову «Комедию», до такой степени она отлична от обстановки, в которой писалась, до такой степени она ослепительна в окружающем мраке…

Есть ещё золото в толщах народных, и ведь не всё то золото, что рекламируется в печати…

Золото государственного и религиозного опыта, религиозного и государственного переживания… Социального опыта…

Вот что надо опознать… Вот где университет и наука… А ведь наши русские учёные ещё долго будут следить за разными «достижениями западной мысли»…

— Учёных много, умных мало… (А. С. Пушкин)

А сколько пословиц должно разноцветным дождём взбрызнуться из народной толщи после таких испытаний!

Сколько острых словечек…

Итак — толпа!

Итак — живой и реальный народ. Всматривайтесь в него, чего он хочет. Только с ним, только через него.

Но это отнюдь не значит, что деятели, которым предстоит действовать в предстоящую годину, — должны «обожать» этот народ, должны цепенеть от одного его крестьянского титула и мужичьего звания.

Что они должны шалеть и молча покорно смотреть, когда народушко будет азартно громить фабрики и имения новой буржуазии.

Слушать, что говорит народ, — это значит слушать не рёв отдельных Иванов или Кузьмичей, а слышать то, что говорит идея народа.

Да, идея народная.

Нельзя понять, почему Иван или Кузьма может водительствовать массами, выкрикивая лозунги глупые или убийственные, а какой-нибудь интеллигент этого не может.

Пожалуйте на трибуну, пожалуйте к демагогии!.. Будьте готовы ко всему.

Повторите, заставьте, двиньте, создайте в толпе внутреннюю организацию, которая будет помогать вам проводить ваши лозунги, будет сковывать страсти…

Идеям Маркса и прочим глупостям и пошлостям противопоставьте свои идеи… Пересмотрите русскую историю… Поймите без сентиментальности, что такое русский народ… Пересмотрите наших публицистов — да не тех, линия которых привела к революции, а тех, которые засыпаны пылью пошлости и либерального прохвостничества.

Не Белинского, Писарева, Чернышевского, Добролюбова, болтуна Михайловского.

А Аксаковых, Киреевских, Хомякова, Данилевского, Победоносцева, Каткова, Леонтьева, Шарапова и др.

И поверьте, что эта линия, линия консервативная — бесконечно умна, гораздо умнее линии либеральной, и в то же время ведь эта линия оправдана событиями русской революции.

Этой линией строилось тысячелетнее русское государство, и строилось с умом и, конечно, стоит полюбопытствовать, как оно строилось…

Посмотрите, наконец, историю и навыки иных государств, в особенности тех, которые ловко управляются с революцией, а не хвалят её на всех перекрёстках… Пора понять русскому обществу, что та же Англия, которая в русском обычном дореволюционном понимании выглядела столь либерально, — в сущности, стоит на почве самого полного и последовательного консерватизма. Умного английского консерватизма…

Не пора ли и русской государственной мысли стать умной? Без наскоков, без жидоедства, поняв и выковав национальную традицию, с ней пойти в массу, но не как «просветители» этой последней, а как равноправные граждане, готовые на то, чтобы проводить и доказывать свои взгляды, готовые сделать «асаже» всякому, кто выступил бы «в порядке революционном». Только русский народ в его современном состоянии. Только русское государство.

А что касается тех, чей зад отдавило колесо русской революции, кто до сей поры плачет и вздыхает о разных привилегиях, — то можно сказать:

— Сами того желали, господин Данден, сами, когда либеральничали, когда не боролись за старый строй тогда, когда он был реальностью!