Добролёт - Валерий Николаевич Хайрюзов

что, может быть, и век не увижусь. Матушка описывает, что граф Румянцев столько к ней милостив, что присылает наведываться о сиротах моих; у меня текут опять слезы, и благодарность извлекла их. Матушка пеняет, что я причиною, что граф на меня в неудовольствии, но обещает столько же быть ко мне благосклонным, как и прежде, и что всякого мне добра желает. Сожалею, что старушка огорчается, жалею, что и граф не снизошел моей слабости. Я был огорчен до крайности, писал горячо, но умру с тем, что пишу правду, когда между тем потерпел так, что ранее в гроб иду и так думаю, что надобно бы видеть разницу между доброю и дурною нравственностью. Но я не виню графа, потому что нет ему пользы вредить мне, впрочем, теперь, слава богу, все кончилось. Все получили награды, и один только я ничего не желаю потому, что не о том мыслю и ничего не удобен чувствовать. Видно, полно писать, я некстати слезлив сегодня.

P.S. Поклонись, мой друг, Евстрату Ивановичу, Ивану Петровичу и Ивану Осиповичу Зеленскому. Много, много благодарен им, что помнят меня. Бесценным Дружининым и Севастьяновым скажи, что я и в Якутске часто был у них. Генваря 26 дня.

Не мог я оногдысь окончить письма моего, моральные страдания мои растравили еще более мою физику, все эти дни я приметно слабеть начал. Между тем у меня беспрестанно люди, а на них и смерть красна. Генерал-губернатор всякий день у меня бывает, иногда раза по два, и вечера проводит. Дружба сего честного человека и доброго услаждает меня. Он благодарит тебя за доставленную о характерах здешних жителей записку. Говорит, что он ничего не нашел справедливее, и мне приятно слышать твое беспристрастие. Я говорил с ним о компании, о пользах ее, о невозможности Сибири существовать без нее в благоденственном виде. Иван Борисович со мною согласен, воспламенился обширными моими планами, обещает всю помощь и искренне признался мне, что хотя граф Румянцев как истинный патриот поручил ему компании покровительствовать, но что в то же время столь же близкие к престолу люди совсем противные внушения ему сделали, так что, чему верить, не знал он, но что нынешнее со мною свидание рассекло для него этот гордиев узел. Не знаю, как у вас будет принят мой план, я не щадил для него жизни. Горжусь им столько, что ничего, кроме признательности потомства, не желаю. Патриотизм заставил меня изнурить все силы мои; я плавал по морям, как утка; страдал от голода, холода, в то же время от обиды и еще вдвое от сердечных ран моих. Славный урок! Он меня, как кремень, ко всему обил, я сделался равнодушен; и хотя жил с дикими, но признаюсь, что не погасло мое самолюбие. Я увидел достоинство человека и несравненно чувствую себя горделивее, нежели прежде был я. Я увидел, что одна счастливая мысль моя ведет уже целые народы к счастью их, что могу на них разливать себя. Испытал, что одна строка, мною подписанная, облегчает судьбы их и доставляет мне такое удовольствие, какого никогда я себе воображать не мог. А все это вообще говорит мне, что и я в мире не безделка, и нечувствительно возродило во мне гордость духа. Но гордость ту, чтоб в самом себе находить награды, а не от монарха получать их, да и не за что, когда один милостивый выбор его доставил мне такое счастье, которого никогда ни я, ни дети мои заслужить не в силах. Приехав в Якутск, видел я благодарность соотчичей моих, весь город за рекою встретил меня, и наперерыв угощали. Здесь, в Иркутске, еще более видел ласки их, меня задавили поздравлениями. Начиная с генерал-губернатора и военного генерала здешней инспекции, все наперерыв, как чиновники, так и граждане, давали всякий день праздники, обеды, балы, ужины. Я из благодарности, хотя без удовольствия, но таскался всюду, и из той же благодарности дал и я всему городу в доме училища на 300 человек обед, бал и ужин, который мне 2 т. руб. стоил. Из Томска получил нарочного, что город приготовил мне дом со всею прислугою, здесь также наперерыв иметь старались меня, и г-н Ситников, уступя мне прекрасный дом свой, барски меблированный, дает мне стол, экипаж и ни до малейшей не допускает издержи. Признаюсь, что искренний и невынужденный прием сей для меня всех почестей лестнее. Остается мне пожелать только того, чтоб труд мой монарху угоден был, верь, что мне собственно ничего не нужно. Не огорчайся, мой друг, что описывая в настоящем виде компанию, не пощадил я ни мало дурного производства ее, ты нисколько не виновен в том, но мне слишком дорого стоит труд мой, чтобы я в чем-либо закрыл истину. Как добрый купец, вникал я в торговлю вашу, я не думал быть им, но Государю угодно меня в купцы пожаловать, и я все силы употребил, чтоб в полном виде достичь звания сего. А видя успех, я горжусь им. Много желал бы писать тебе, но истинно сил нет. Еще 23-го приготовил бумаги, но по сей день эстафета не отправлена. А затем и к родным не пишу. Пусть письмо это общим будет. Поклонись от меня всем нашим друзьям и приятелям, вспомнившим меня, благодетелям моим, Александру Андреевичу и Гавриле Романовичу. Скажи, любезный друг, всеусерднейшее мое почтение, в свое время увидят они благодарность мою там, где не закрыты чувства каждого. Я забыл тебя поздравить с орденом. Как мне жаль, что не могу я своих отдать тебе, они мне в тягость. Прости, любезный друг Михайло Матвеевич, до свидания, верь, что искренне любит тебя преданный тебе брат твой Н. Р.

P.S. Милую сестрицу с детьми бесчетно целую, за своих много, много благодарю вас.

Из калифорнского донесения моего не сочти, мой друг, меня ветреницей. Любовь моя у вас в Невском под куском мрамора, а здесь следствие энтузиазма и новая жертва Отечеству. Контенсия мила, как ангел, прекрасна, добра сердцем, любит меня; я люблю ее, и плачу о том, что нет ей места в сердце моем, здесь я, друг мой, как грешник на духу, каюсь, но ты, как пастырь мой, сохрани тайну.

Писем я не только от Гаврилы Романовича, но и ни от кого во всю бытность мою не получил ни строчки. Не менее того, чувствительно благодарю всех, кто меня вспомнили, я беспрестанно катался по морям, и так мудрено было и письмам найти меня».

Примечание. Григорий Иванович Шелихов скоропостижно скончался