Чакра Кентавра (трилогия) - Ольга Ларионова

— Не стоит — у нас ведь не только каждое слово услышат, но и каждую нитку пересчитают. Могут украсть. Так что отдай этому трухлявому, его за дурачка держат, обыскивать не будут.

— Хм. Что ж ты не посоветуешь князю призвать к себе сибиллу посмышленее?

— Да какого? На нашей дороге настоящий всего один, да и тот еще не в летах; остальные липовые.

И снова возникла пауза, словно чернокожая женщина не решалась о чем‑то попросить.

— Ты говори уж все, Паянна; неизвестно, когда мы еще встретимся!

Тихрианка набрала побольше воздуха и задержала дыхание, точно собиралась броситься в воду. Потом решительно тряхнула головой:

— Хорошо. Слушай, белокожая сибилла: ты всемогуща, ты прилетаешь и исчезаешь, так что ты можешь не опасаться неудачи. Так сделай доброе дело: уничтожь всех анделисов на нашей дороге!

Мона Сэниа отшатнулась от нее — так велико было ее изумление:

— Но вы же… вы же молитесь па них?

Шквальный ветер взметнул черное одеяние, и оно жестко захлопало вокруг столпообразных ног тихрианки, прямо‑таки ошеломляющих своей величиной. В то же время княжеский плащ, согревавший плечи моны Сэниа, оставался неподвижным, словно какая‑то сила заслоняла принцессу от лютости надвигающейся зимы.

Она почувствовала это и беспокойно оглянулась.

— Здесь их нет, не бойся, — угадала ее мысли тихрианка. — Эти твари теплолюбивы. И крутятся там, где люди.

— Но они воскресили твоего Рахихорда, — неуверенно продолжала мона Сэниа, с изумлением отдавая себе отчет в том, что она, собственно, защищает крэгов.

— Да, временами они это делают. Но не из сострадания. Каждый возвращенный к жизни несет на себе печать: “анделисы — спасители всего сущего”, словно эти слова огненными буквами горят у них во лбу. Скажи, после чудесного возвращения Рахихорда ты сама не уверовала в это?

Принцесса была вынуждена понуро кивнуть.

— А кроме того… у меня нет четких доказательств, но я полагаю, что каждый воскрешенный несет в себе заложенную анделисами информацию, выгодную…

— Информацию? — этот термин, слишком неожиданный из уст варварки, заставил мону Сэниа снова насторожиться.

— Разве на твоей дороге нет такого слова? Это означает — корзинка с разными мыслями. Вот все то, о чем сплетничают в гареме…

— Я поняла, — оборвала ее принцесса. Действительно, этот специфический термин, так неожиданно выданный транслейтором, на языке Тихри мог существовать в какой‑нибудь совершенно посконной форме. — Но ведь вместе со старым рыцарем они воскресили и ребенка?..

— Вот именно. Подозреваю, что ребенок, возмужав, станет самым фанатичным пропагандистом…

Опять транслейтор.

— Ты меня убедила, — у моны Сэниа нарастало какое‑то предчувствие, что ей не стоит задерживаться здесь ни па одну лишнюю минуту. — И более того: могу тебе признаться, что с наслаждением вымела бы эту пернатую нечисть прежде всего с собственной планеты. А уж с Тихри — это в придачу. Но я поклялась оставить все как есть.

Паянна подалась вперед:

— Но ведь эта клятва касалась только твоей дороги?

Мона Сэниа прикрыла глаза. “Ты можешь поклясться, что сделаешь все, чтобы эти слова стали для Джаспера законом?” Венценосный крэг промахнулся — ему следовало бы сказать “для всех миров”.

— Я не могу обещать тебе, что начну что‑нибудь делать немедленно, — обнадеживать эту странную, полную решимости женщину у нее не хватило духа. — Ты, наверное, не знаешь, но я прибыла сюда, чтобы попытаться найти ту… ту, которой князь Оцмар завещал голубую звезду.

— Об этом весь гарем уже знает, — усмехнулась Паянна. — В корзинке наших новостей эта — с самого верху. Но ведь говорят, что на ее могилу наложено заклятие — ни один человек с Тихри… там еще упоминали два мира, но я не запомнила названий — ни один не сможет отыскать ее. Ты из этих миров, белокожая?

— Да. Значит, мы пытаемся напрасно? Что же делать?

— Ну это просто. Законы волшебства хороши своей незамысловатостью. В твоем деле ничего не смогут сделать все люди трех миров. Ну так найди четвертый мир, такой, в котором отыщется смелый воин — или, если посмотреть с другой стороны, легковерный дурачок, — который не побоится отправиться с тобой в ледяной Ад.

Принцессу потрясла даже не легкость, с которой эта странная, удивительно независимая женщина подсказала ей решение, казалось бы, тупиковой ситуации; глядя па это неподвижное, застывшее, точно маска из черного дерева, лицо, она почувствовала ту притягательность которую всегда ощущала, стоя над бездной.

Маска снова дрогнула, невидимые черные губы разлепились:

— Не теряй времени, светлокожая. И запомни: пашей дорогой правит не Милосердный князь. И даже не солнцезаконники. Здесь правят анделисы, а им голубое золото не нужно. И они всеведущи, потому что, облегчая муки умирающих, они узнают абсолютно все, что происходит на Тихри.

— Разве они умеют читать мысли?

— Какой‑то способ у них имеется…

— Знаешь ли ты, Паянна, что ты — самый мудрый человек из всех, кого я встретила па солнечной Тихри? — черное лицо осталось неподвижным, хотя мона Сэниа ожидала, что в ответ на ее искренние слова эта туземка хотя бы поведет своей заплетенной в косичку бровью. — Так вот, Паянна: когда я найду возможность прилететь сюда в следующий раз, я хотела бы знать — каким образом анделисам удается проникать в тайну человеческой мысли.

Черно–угольная маска качнулась в едва угадываемом кивке.

— Ну, возвращаемся…

В княжеской палатке было пусто, если не считать сибиллы, который, сидя на подушках по–турецки, самозабвенно чиркал зажигалкой.

— Ты учти, запасы волшебного огня не безграничны!

— Упреждать надо было сибиллу обездоленного!

— Цыц, обездоленный! — прикрикнула па него Паянна. — Ишь, кисеты напоясные брякают — наклянчил, наворовал…

Милые бранятся — только тешатся.

— Князь?..

— На горе, на горе. С твоими. А Чернавку спровадили па твою дорогу. Только грех это, грех, и окажет он себя…

Мона Сэниа исчезла, не прощаясь.

С подоблачной высоты, на которой она всегда появлялась, чтобы зорким оком хозяйки и воина оглядеть Бирюзовый Дол и его окрестности, ни малейшего шевеления в лазоревой чаше заметно не было, только валялся между боковыми корабликами забытый кем‑то плащ, да тусклой цепочкой замерли вдоль стены не обремененные никакими приказами сервы. Зато па просеке царило оживление: два всадника направлялись к дому, а трое дружинников валяли дурака, затеяв весьма популярную у молодежи игру, которую Юрг как‑то окрестил “конно–подпространствеиной чехардой”. В конце просеки то и дело вспыхивали на солнце пронзительные звездчатые блики — принцесса догадалась, что это переправляемые с Тихри слитки голубого золота.

Она опустилась поодаль, среди деревьев, чтобы не испугать копей. Первым всадником был ее муж, державший на руках Юхани. За ним следовал Харр, впервые, вероятно, взобравшийся на крылатого коня. Его громадные ноги не влезали в стремена, и тем не менее он держался в седле, как влитой; Флейж, Дуз и Ких поочередно рысью догоняли его першерона и, поравнявшись, вскакивали на лошадиный круп, чтобы потом соскочить, сделав в воздухе какой‑нибудь замысловатый курбет.

Словно почувствовав ее появление, Юрг натянул поводья и остановил копя, озираясь.

— А вот и мамочка, — сказал он, поднимая малыша. — Грабительница тихрианского отделения швейцарского банка. С каких пор, дорогая, ты воспылала страстью к презренному металлу?

— С тех пор, как нашему Лронгу понадобилась весомая гарантия его безопасности. Сейчас расскажу.

Она поставила ногу на стремя своего звездного эрла, он поднял ее и посадил перед собою, совсем как во время их самых первых прогулок по полям бесцветника сразу после свадьбы. Которой, впрочем, и не бы то. Дружинники тактично поотстали, зато Харр бесцеремонно пришпорил копя своими белыми астронавтскими сапожищами, выглядевшими по меньшей мере неуместно в сочетании со средневековым камзолом, и поравнялся с ними.

Но прежде всего мона Сэниа отобрала у мужа уже изрядно потяжелевшего сына — он тут же уперся голыми светло–кофейными ножонками ей в колени и отчаянно брыкнулся.

— Мужик, — прокомментировал Харр. — Ему отцовские руки под стать, а не бабьи нежности.

— Изыди, беззлобно огрызнулся счастливый отец.

— А где Чернавка? — вспомнила принцесса, покрепче обхватывая поперек живота неукротимого наследника.

— Сорк оставил ее на солнышке, навалил перед пей кучу лакомых блюд, сказал — на час как минимум ей хватит.

Хорошо утрамбованная сервами дорога начала плавно подыматься вверх, к темнеющему проему незапертых ворот.

— Вы все‑таки не оставляли бы Бирюзовый Дол без единого стража, — по–хозяйски обеспокоилась принцесса. — Касаулта, правда, еще на воздух не выходит, по все‑таки…