Чакра Кентавра (трилогия) - Ольга Ларионова

— Это уже не существенно… — проговорил бывший лекарь каким‑то странным, донельзя угнетенным голосом.

Мона Сэниа вскинула на него ресницы — неужели на него так подействовал ее царственный наряд? Да, похоже — в его словах звучала неуемная грусть, совсем как прежде, когда он говорил ей: “…если я когда‑нибудь забуду тебя, неназванная…” Но в палатку заглянул Сорк, все это время мокнувший под дождем, и напустил целое сонмище прислужниц с подносами, кувшинами, подушками и прочей совершенно ненужной ерундой. Обрадовался только сибилло, вообразивший, что теперь‑то и настанет черед тому, ради чего их собрали — они с Лронгом наконец “примут принцессу по–княжески”.

— Ну хватит суеты, — сказала мона Сэниа, присаживаясь на подушки, чтобы не возвышаться на тронном кресле. — Гони всех, и поговорим.

— Я не смог тебе помочь, — сокрушенно покачал головой Лронг, это у него вышло как‑то по–старчески. — На моей дороге сейчас около пяти сибилл, и я посылал ко всем своих самых быстрых вестниц. Но на твои вопросы никто не смог дать ответ. Заклятие, наложенное таким могущественным колдуном, каким был Кадьян, нерушимо.

— К дальним сибиллам посылал, — проворчал себе под нос старый шаман. — Ответят они, как же! Недопески. Молоко па губах не обсохло, чтобы князю советы подавать…

— Помолчал бы ты, — с досадой обронил Лронг. — Сам ничего сообразить не можешь, даром что преджизней прожил более, чем перлов в моей казне.

Мона Сэниа тихонечко вздохнула — у нее тоже были кое–какие надежды на этого выживающего из ума ворчуна. И напрасно. Вот и сейчас он, вместо того чтобы думать, строил какие‑то нелепые гримасы. Видно, впал в свое обезьянье детство.

— Тогда мне пора, — сказала принцесса, кивая Сорку. — У тебя ведь и без меня забот выше головы, как всегда бывает в начале правления, не так ли? Кстати, как там Вечная Чернавка? Отстали от нее твои красноштанники?

— Не удручай себя моими бедами. — Лронг покачал головой так безрадостно, что у моны Сэниа сердце перевернулось.

Да и глядел‑то он на нее так, словно видел последний раз в жизни.

— Что с тобой, Травяной Рыцарь? — она порывисто шагнула к нему и положила руки ему на плечи. — Говори, если действительно считаешь меня своим другом! Что, до Чернавки таки добрались?..

— Нет, пока я ее прячу здесь, в гареме. Паянна помогает.

— Что‑что? В гареме? У тебя есть гарем?

Выражение бесконечной грусти на черном лице сменилось легким недоумением:

— Так… как же без гарема? Он — не мой, он вообще… княжеский.

Ну да. Вероятно, в здешнем представлении князь без гарема — это все равно что король без трона.

— А что значит — здесь? Не держишь же ты свой гарем в этом походном лагере?

— Так это ж гарем и есть, — хихикнул сибилло.

Принцесса недоуменно покрутила головой. О гаремах она знала только из сказок, которыми развлекал ее Юрг в золотом подземелье ее осажденного замка, и это название как‑то невольно ассоциировалось в ее представлении с обязательной роскошью, пышнозадыми красавицами и угрюмой бесполой стражей. Правда, когда они шли сюда от четырехцветного полотнища, по которому она безошибочно нашла лагерь Лронга, ей бросилось в глаза многоцветье крошечных палаточек и шатров, соединенных легкими временными переходами; ей и в голову не пришло, что населяли этот пестрый муравейник одни женщины.

— Паянна присоветовала, — завистливо шепнул сибилло, — говорит — бабы лучше цепных псов, чуть беду учуют — такой гвалт подымут, что только ноги уноси. Бабий слух самый что ни на есть сторожкий. Это она верно сообразила.

— Ну и ну, — покачала головой принцесса, — не знала, что и сказать на то, что благородного рыцаря охраняли визгливые женщины. — Может быть, надежнее приспособить какой‑нибудь город под новую столицу? С укрепленным дворцом, стражей надежной…

— Это все делается, — отмахнулся Лронг, — столицу готовят, туда уже и знать потихоньку перебирается. Только я пока отсюда двинуться не могу — надо придумать, как быть с сокровищницей.

— Хочешь, я подниму тебя в небо на моем кораблике, и ты сверху присмотришь себе место для нового хранилища?

Лронг печально покачал головой:

— Это не поможет — когда они до меня доберутся, голубая звезда сама приведет их к новому месту.

— Постой, постой, — спохватилась принцесса, — а куда же сейчас переправляют все твои запасы жемчуга? Караван на виду, стражи не так уж и много; если бы кто‑нибудь хотел все это захватить — сделать это можно было бы давным–давно.

— Перлы — это всего лишь деньги, они по рукам ходят только для порядка. Истинный княжеский клад — это голубое золото. Говорят, покойный Оцмар напал на богатую жилу, голубое золото в слитки переплавил — оно, в отличие от желтого, плавится, как олово — и спрятал надежно.

— И ты знаешь где?

— Знаю. Звезда указала. Я уже был там один раз, своими глазами видел… Если б для меня в том и счастье состояло, чтобы таким кладом владеть, мне одного погляда хватило бы, чтобы до самой смерти на седьмом небе пребывать.

Теперь она поняла. Молодой правитель, без надежных друзей, без верных воинов, готовых отдать за него жизнь, и в придачу со сказочным богатством, дорогу к которому открывает голубая звезда, висящая па груди, — это было просто чудо, что он еще жив.

— Что же делать? — проговорила она растерянно. — Чернавку я еще могу взять с собой, пожалуй и Рахихорда. Но ты, князь, согласишься ли и ты укрыться па моем Джаспере?

Он покачал головой:

— Судьба отдала мне в руки эту Дорогу. Я — ее князь, и меня уже прозвали Милосердным. Сколько бы я ни правил, мой парод будет вспоминать меня добрым словом, и я пребуду таким до конца.

— Ага! — взвизгнул сибилло. — Только твой конец — это еще и карачун Рахихордушке, и Чернавке светлячковой, да и мне, болезному, ох как придется…

— Не скули, сам знаю, — отрезал князь. — Паянну покличь.

Сибилло засеменил к приоткрытому пологу, выставил плешивую голову, все еще украшенную земным офитом, надетым на засаленную камилавку, протяжно возопил:

— Почтенную трехстоялую Паянну — к Милосердному–у-у!

За кожаным пологом клич подхватили, сначала одним голосом, затем, славно отражая его в бесчисленных зеркалах — десятью, тридцатью, сотней, все дальше и дальше…

— Сколько их тут?.. — чуть ли не с ужасом прошептала принцесса, всегда плохо переносившая женское общество.

— А кто их считал, — вздохнул озабоченный князь. — То мать тяжелыми родами отлетит в края бессолнечные, то вот так, как Паянна, схоронит мужа, караваи свой в казну отпишет и — сюда; а более прочего дочек на выданье. В соседских караванах — почти сплошь родня, вот и присылают на погляд, чтобы гости княжеские, балуючись, к невестам примерялись.

— И казне прибыток, — вставил шаман, отлепляя ухо от кожаного полога. — Ежели караванник именитый да с достатком, то с него паши законники такую брачную виру слупят… Однако не прытко поспешает наша кочерыжка: как Рахихорд на нее глаз положил, так она…

— Разболтался! — оборвал его князь.

Мона Сэниа про себя усмехнулась — раньше она такого тона из уст сердобольного лекаря и представить себе не могла. Лронг искоса глянул на нее, догадался:

— Ты как‑то назвалась ненаследной… Да возблагодарит небо того, кто наградил тебя этим титулом. А я и представить себе не мог всей тягости власти. Думал — достаточно одной доброты…

Сибилло снова не удержался — мерзко хихикнул. Сорк, безмолвно застывший на страже у входа, легонько шлепнул его по спине. В тот же миг с другой стороны шамана звучно стегнуло кожаным пологом, и в палатке появилась женщина.

Ее явление было сродни полыханию черного пламени; застыв перед князем, сидящим на туго набитой подушке, она ударила себя кулаком в лоб — звучно, надо сказать; потом неожиданно гибко наклонилась и тем же кулаком ткнула в пол. С достоинством выпрямилась, завершив этим приветственный ритуал. Черные светоносные глаза ее остановились на принцессе, сидящей рядом с князем. Выражения ее лица мона Сэниа определить бы не рискнула — оно было таким черным, что отдельные черты скрадывались, не различить было даже губ. Только две пары молочно–белых уголков, обрамляющих агатовую радужку, совершенно сливающуюся со зрачком.

— Новенькая, что ли? — с таким спокойствием, что это исключало бесцеремонность, произнесла она, упирая кулаки в крутые бока и становясь похожей на торговку–оценщицу. — Откуда только взялась? Бела, как жабье брюхо, и бровью плешива. Кто за такую виру даст?

И тут произошло то, чего мона Сэниа и сама никак не ожидала от себя — она расхохоталась. Действительно, ситуация была более чем нелепая: она, дочь короля Джаспера, супруга звездного эрла Юрга из рода Брагинов, да что там говорить — командор могучей дружины, облетевшей чуть ли не все планеты страшного созвездия Костлявого Кентавра, — она сидела на полу промокшей палатки (парчовая подушка не в счет), и какая‑то нахальная троглодитка еще привередничала, оценивая ее на предмет купли–продажи!