Мы воплотим богов - Девин Мэдсон

не хочу видеть его своим капитаном, но, клянусь всеми богами, он единственный, кто пытается спасти нас от самих себя.

Вслед за Яссом в круг вышел Деркка и потянул его за крепкую руку, но с тем же успехом он мог бы пытаться выкорчевать дерево. Вокруг гудели разговоры, и ученик Эзмы ничего не мог сделать, чтобы вернуть поединок в прежнее русло. Эзма засмеялась.

– Чилтейцы дадут нам землю? – сказала она, опуская палку и прижимая ладони к щекам. – То, что кто-то может в это поверить, лишь доказывает, что разум Дишивы полностью захвачен, так же как и разум Гидеона до нее. – Эзма поднялась на ноги и воздела руки, обращаясь к гурту. – Никто не даст нам того, что мы хотим. Никто не даст будущего, которого мы заслуживаем. Его нужно взять. Его нужно защищать, особенно когда враг приходит к нам в знакомой личине, чтобы забрать его у нас. – Она указала на меня. – Однажды он уже попал под чары доминуса Виллиуса, и повел Клинков на смерть, и сражался вновь и вновь, чтобы защитить величайшую победу доминуса Виллиуса от правосудия. То, что Гидеон э’Торин еще жив и до сих пор действует нам во вред, можно объяснить только поступками Раха, совершенными по приказу доминуса Виллиуса.

Я вскочил, все правила поединка были позабыты в нарастающем хаосе.

– Ничто из сказанного мной не идет на пользу доминусу Виллиусу и никак не могло исходить из его уст. – Я широко развел руки. – Его даже здесь нет!

– Почему же, он здесь, – произнесла Эзма так тихо, что Клинкам пришлось замолчать, чтобы услышать ее. – Он прошел здесь за несколько минут до твоего появления. И направлялся во дворец, несомненно, чтобы поговорить с Дишивой.

Ужас от этих слов пронесся по толпе, откуда-то раздался голос:

– Он убил Птафу без вызова!

– И Ретту, когда вчера пробрался в ворота!

Эзма молчала, и гул усиливался, к списку моих прегрешений добавлялись новые имена.

– У меня не было выбора! – выкрикнул я, поворачиваясь к толпе лицом. Некоторые Клинки подбирались поближе. – Иначе они убили бы меня. Каждый левантиец имеет право защищать свою жизнь!

– Ты хотел сказать, жизнь Гидеона!

Я на мгновение закрыл глаза, желая отгородиться от мира. Все постоянно возвращалось к Гидеону, его неудаче и моей неуместной преданности. Он слишком дерзко мечтал и слишком сильно старался, а потом у него не хватило сил, чтобы сдержать Лео.

– Гидеон здесь ни при чем! – крикнул я, хотя вряд ли это было правдой. – Я бросил вызов вашей заклинательнице, потому что она собирается завоевать степи для чужеземного бога. Будете ли вы сражаться с ней и уничтожать свой народ? Неужели выберете еще более неудачный путь, чем когда доверились Гидеону? Неужели вы ничему не научились?

Подобно проповеднику-темпачи, Эзма воздела руки к небу, взывая к богам.

– Вечно у тебя на уме Гидеон, а на языке – доминус Виллиус. – Ее голос прорвался сквозь шум толпы. – Твои дикие истории так же удивительны, как вера Дишивы в щедрость чилтейцев! Мой народ! Не поддавайтесь злой магии, что творится перед вами. Рах э’Торин идет туда, куда ведет Гидеон, он отдал свою душу человеку, который хочет разрушить наше единство, наше будущее. Я – заклинательница лошадей, почитаемая среди левантийцев, избранная за силу характера и мудрость ради того, чтобы указывать путь, когда никто не может, чтобы принимать самые серьезные решения и направлять наши шаги…

– Тебя изгнали! – крикнул я, но мой голос утонул в гуле, наполовину гневном, наполовину одобрительном.

Некоторые Клинки в толпе уже не обращали на нас внимания, начав спорить между собой. Мой план был так прост и должен был закончиться спокойным, взвешенным решением каждого человека, и вот как все обернулось. Гидеона не было рядом, но мне хотелось сказать ему: «Я же говорил, надо было просто проткнуть ее».

– Видите этот разлад? – продолжила свою проповедь Эзма, глаза ее оставались широко раскрытыми и дикими. – Ему виной только этот человек. Он воплощение раскола в наших душах, посланный сюда, чтобы отвратить нас от цели, и он не остановится, пока доминус Виллиус не подчинит всех нас своей воле, пока не обратит друг против друга, и никто уже не вернется домой. Ни один левантиец не может чувствовать себя в безопасности, пока мы не избавимся от его влияния. Рах э’Торин угрожает самой сути левантийского образа жизни и должен быть уничтожен, изгнан не только из нашего гурта, нашей земли и сердец, но и из нашей боли. Боли, которая должна пасть на его тело и душу, чтобы он один унес ее с собой во тьму.

Птафа, Локлан и Шения были так злы, так переполнены праведным гневом из-за того, что я не дал им пролить кровь Гидеона. Я сражался с ними и сделал бы это снова, но в ответ на слова Эзмы слишком много Клинков выступило вперед из толпы. Десятки напуганных, разъяренных левантийцев, запутанных одержимостью Эзмы и собственной болью.

Эзма продолжала выкрикивать лживые слова в небеса, а Клинки подходили все ближе, некоторые из них были мне знакомы, остальные нет. Далекие возмущенные крики растворились в гулких ударах моего страха, и я закрыл глаза. Сражаться было бесполезно, я только стал бы в их глазах тем предателем, которым меня рисовала Эзма, но если не сражаться, мне конец.

Как скоро Гидеон поймет, что я не вернусь? Странно, но вместо печали и паники я не чувствовал ничего. До тех пор, пока в живот не врезался первый кулак. После этого осталась одна только боль.

32

Дишива

Я не сбежала, но, бросив труп Легуса, поняла, что не имею ни малейшего представления о том, куда идти и где нахожусь. Город напоминал лабиринт, и невозможно было узнать, где Аурус и жив ли он вообще после стычки за пределами дворца. Нет, лучше не задумываться о том, что всё может оказаться напрасным. Без него Девятку ни за что не уговорить.

Я шла и шла, ориентируясь на крики и лязг сражения, но на улицах они разносились эхом, создавая впечатление, что я брожу кругами. Посмотрев на солнце, я перестала обращать внимание на звуки и двинулась на север, к воротам. Там я найду дорогу обратно во дворец, к Аурусу.

В конце улицы мелькнул солдат в синей чилтейской форме, и я с криком бросилась вслед, но тут же остановилась, потому что мимо пронеслись три кисианских солдата, которые гнались за ним.

– Проклятье, – ругнулась я, шмыгнув в тень навеса над лавкой.

На меня с презрением