Хлеб - Юрий Черниченко

Чтоб ставить глаголы в перфекте, надо хоть в самых общих чертах видеть победу. Фильм «В шесть часов вечера после войны» можно было снимать только после Курской дуги: она ввела в обычай салюты и показала, каким будет вечер Москвы-победительницы.

Тут ни прибавить, ни убавить: было! Была пора — производительные силы оказались предметом наживы, хлебную машину обложили ремонтным налогом, сказалась охота сделать леченым каждый трактор, комбайн, а это сильно сказалось на урожаях и на человеке земли. Нужда заставила осознать, вникнуть — и перед хлеборобом открыла фольклорные три дороги. Первая — чини сам! Выгодно — покупай железки, старайся старинным мужицким образом. Вторая — найми кузнеца, мастера, он за сходную цену скует, отладит, починит, он не благодетель и не нахлебник — сотрудник и соучастник. Третья — не чинить вовсе, не лечить совсем, а вкладывать деньги и труд в такие машины, какие весь рассчитанный век, от звонка до звонка, проводят в безотказной работе. Дорого? Да ведь мило и выгодно! Мозгуй, выбирай среди трех дорог, на то ты и хозяин.

Ноябрь 1982 г.

СПУСТЯ ТРИ ГОДА…

I

Очерк «Комбайн косит и молотит…» в мартовской книжке «Нового мира» за 1983 год был многими читателями принят как воздаяние — пусть и малое, частичное — опостылевшему попустительству. Отличительной чертой работы было полное отсутствие новой информации. Говорили о том, что уже не один год было известно многим миллионам в данной, агропромышленной сфере — и легко узнавалось в сферах смежных. Однако же печатный разговор об известном вызвал большую почту.

«Безотрадна, тягостна, горька нарисованная Вами картина, — говорилось в отзыве литератора Л. Лазарева. — А еще говорят, что литература абсурда искажает действительность! То, что журнал рассказал, не снилось никакой литературе абсурда…

В одном из давних итальянских неореалистических фильмов, показывающих беспросветную жизнь послевоенного итальянского юга, герой в финале говорит: «У человека должно быть хотя бы на два гроша надежды, иначе жить невозможно». Для меня такой надеждой служит беспощадная правда, с какой у нас подчас пишут о состоянии наших дел, пишут, не давая себя отвлечь в сторону никакими привходящими обстоятельствами».

Поскольку у автора и редакции возникли неприятности, широкий читатель решил помочь советами, первым из которых был — не праздновать труса. «Вас поддерживают втайне и комбайностроители, я знаю мнение многих, — писал из Таганрога Геннадий Иванович Чернов, — В свое время (а мне было 65 лет) я, будучи директором Таганрогского комбайнового завода, вступил в одиночку в борьбу с самим X. И. Изаксоном, который был лично знаком со многими руководителями государства и партии.

И победил-то я! Главный конструктор Изаксон, лауреат самых больших премий и пр., был снят. Правда, мне до сих пор не могут простить кое-какие товарищи наверху (а где они были, когда Изаксон творил глупости?)… Уверен, что победа будет за народом и сельчанами, главное — сохранить совесть и порядочность».

Почта часто оказывалась весомой в самом буквальном смысле. Присылали посылками и бандеролями болты без нарезки и подшипники без вращения, дебильные муфты и уродливые шарниры, этакие капричос механизации — в глазах сельского отправителя они сами собой были нездоровой фантазией, и автору оставалось только признать, что все и смешней и грустнее, чем ему удалось изобразить. В сопроводиловках к красноречивому металлу рядом с обыкновенными приглашениями приехать поработать («тогда узнаете!») встречались и обобщения. Какого рода?

Раньше российский работник подтягивался к городской машине, она была как бы умней и основательней его, степняка-хуторянина. Машина несла с собой просвещение — и заставляла просвещаться. А теперь — при полном вроде бы торжестве механизации и невозможности шагу ступить без техники — человек должен подтягивать машину до степени своей обученности и серьезности, если не хочет оставить хозяйство без кормов, страну — без хлеба. В примеры приводились, кроме зерновых комбайнов, ненадежные изделия Гомеля и Херсона, назначенные снабжать фуражом фермы, фантастические по качеству чада Башкирского «сельмаша» и т. д. Авторы предупреждали: смотрите, тут политика! Тридцать лет колхозник был неравноправен экономически и юридически — теперь бесправен технически! Давно пора разобраться, как завелась эта фальсификация — машина вроде и есть, а на самом деле ее нет. И как городу всерьез надеяться, что из села потечет добротное, не порченое зерно и молоко, если сотни тысяч строящих машины людей гонят селу откровенную липу? И откуда эта чума, эпидемия, неужто из русского (украинского, казахского и т. д.) национального характера? А если нет — так выясняйте же скорей, товарищи пишущие!

Сейчас в этих рассуждениях уже не бог весть какая смелость и новизна, но письма-то шли в восемьдесят третьем…

Сюжеты, житейские истории, протяженность во времени…

Сотрудник Всесоюзного института механизации Ю. И. Кузнецов, считая писательское дилетантство в чем-то даже полезным и выигрышным, вспоминал мой давний «Ржаной хлеб», напечатанный в «Новом мире» еще при Твардовском: «Та статья побудила меня заняться проблемами Нечерноземной зоны. Была поставлена задача создать простое и надежное орудие, обеспечивающее за один проход высокое качество предпосевной обработки почвы в этой зоне (независимо от квалификации и усердия тракториста). Такой агрегат нам совместно со специалистами НИИСХ Центральных районов удалось создать и внедрить в производство за 2 года под маркой РВК-3 (РВК-3,6). В 1980 г. за создание агрегата авторскому коллективу была присуждена премия Совета Министров СССР в области сельского хозяйства». Ю. И. Кузнецов благодарил за постановку проблем и требовал ни в коем разе не уступать зажимщикам критики.

Профессиональный фотограф Г. С. Леонтьев из Кургана признался, что письмо Николая Ложкового, лауреата премии Ленинского комсомола, одного из лучших комбайнеров Казахстана, то самое письмо в «Литературную газету» с рассказом об издевательском подарке — неработающем, еще на конвейре покалеченном комбайне — сочинил не Ложковой, а он, Леонтьев! Правда, записал со слов комбайнера, тот вечером прослушал и подписал. Но сам Ложковой, измотанный уборкой и поломками, не стал бы обращаться ни в какую газету: у него не было ни времени, ни сил, ни… чистой бумаги. Уборка — это пыль, пот и желание выспаться.

«Возможно, вам будет интересно знать результат той заметочки в «ЛГ» (31 октября 1979 года)? Новый комбайн — взамен дареного брака — в совхоз никто, конечно, не послал. Приехал представитель завода и с директором совхоза договорился — о необходимом письме взамен необходимого количества необходимых запчастей к комбайнам. Две или три машины запчастей доставили в совхоз. Совхоз к марту отремонтировал все комбайны, что очень сказалось на сроках уборки. Директор как-то поймал меня за полу, затащил к себе на квартиру и напоил коньяком «КВВК». Я к этому делу непривычен, на другой день очень болел, хотя директор уверял меня, что я оказал совхозу большую помощь. Вывод: печатное слово имеет силу, его боятся, но почему-то редко кто пишет — по-бойцовски, как это делал В. Овечкин (обожаю его, люблю)».

И совсем уже историческое письмо прислал из Вороши-ловградской области пожилой (ему должно было быть далеко за семьдесят) человек по прозвищу Сашко Комбайн. По-настоящему зовут его А. Е. Ивановым, что же касается прозвища… Письмо стоит обширного цитирования.

«Это было очень давно, когда «будёновка» называлась своим первоначальным именем — «шлёмом», а дубленка — «кожанкой». Тогда-то меня, восемнадцатилетнего комсомольца, и нарекли «Комбайном». Я, Сашко, механически сдал комсод по хлебозаготовкам и возглавил комитет содействия коллективизации деревни. Дело это было в просторной станице степной Кубани — в Новопокровской с населением свыше 50 тысяч казаков.

Одержимый романтикой и модной в то время риторикой, я раз на собрании бородачей провозгласил:

— На поля придут не только тракторы, но и комбайны!

Что такое трактор, станичники знали, видели. Одиннадцать «фордзонов» бороздили поля Ивана Васильевича Абеленцева — «образцового хозяина», участника Всероссийской сельхозвыставки. А про комбайны услыхали впервые.

— Сашко, подробней про комбайн, что это за диковинка? — оживились и те, кто дремал в просторном коридоре школы.

— Вот смотрите рисунок, — раскрыл я учебник географии Г. Иванова, где была показана машина с впряженными цугом восемью лошадьми.

Книжка пошла по рядам. А я, будто был очевидцем машинной уборки, расписывал, как зерно, отсортированное «на три рукава», ссыпается в мешки — успевай завязывать и сбрасывать на стерню…