Третий рейх. Зарождение империи. 1920–1933 - Ричард Эванс

В такой ситуации успех могла иметь только сила. Только два института обладали ею в достаточной мере. Только два института могли управлять ею, не вызывая еще более яростную ответную реакцию со стороны масс населения: армия и нацистское движение. Военная диктатура, скорее всего, уничтожила бы многие гражданские свободы после 1933 г., начала бы программу перевооружения, денонсировала Версальский мирный договор, аннексировала Австрию и вторглась в Польшу, чтобы вернуть Данциг и Польский коридор, который отделял Восточную Пруссию от остальной Германии. Она также могла использовать возрождение силы Германии, чтобы проводить дальнейшую международную агрессию, которая привела бы к войне с Британией и Францией, с Советским Союзом или с обеими этими силами. Она бы наверняка ввела жестокие ограничения для евреев. Однако крайне маловероятно, чтобы военная диктатура в Германии могла бы запустить ту программу геноцида, которая в своей кульминации вылилась бы в газовые камеры Освенцима и Треблинки[1025].

Как многие опасались, военный путч мог привести к яростному сопротивлению со стороны нацистов и коммунистов. Восстановление порядка могло привести к массовому кровопролитию и, возможно, к гражданской войне. Армия стремилась избежать этого так же, как и нацисты. Обе стороны понимали, что их шансы на успех, если бы они попытались захватить власть в одиночку, были сомнительными, если не сказать меньше. Поэтому вариант сотрудничества оказывался практически неизбежным, и единственным вопросом было то, какую форму примет такое сотрудничество. Во всей Европе консервативные элиты, армии, радикальные, фашистские и популистские движения сталкивались с такой же дилеммой. Она решалась разными способами. В некоторых странах, как в Испании, преимущество получали военные, а в других, как в Италии, — фашисты. Во многих странах в 1920–1930-е гг. демократии заменялись диктатурами. То, что произошло в Германии в 1933 г., не казалось чем-то исключительным в свете уже происходящих событий в таких странах, как Италия, Польша, Латвия, Эстония, Литва, Венгрия, Румыния, Болгария, Португалия, Югославия, и в несколько другом ключе в Советском Союзе. Вскоре демократия должна была быть уничтожена и в других странах, таких как Австрия и Испания. В этих странах политическое насилие, массовые беспорядки и убийства были обычным делом в разные периоды после конца Первой мировой войны. Например, в Австрии серьезные беспорядки в Вене завершились сожжением Дворца правосудия в 1927 г., в Югославии македонские отряды убийц наводили опустошение в политическом мире, в Польше жестокая война с зарождающимся Советским Союзом подорвала политическую систему и экономику и открыла путь для военной диктатуры генерала Пилсудского. И так же повсеместно авторитарные правые разделяли большинство, если не все антисемитские убеждения и теории заговора, которые питали идеологию нацистов. Венгерское правительство адмирала Миклоша Хорти мало уступало немецким правым радикалам в своей ненависти к евреям, подпитываемой воспоминанием о недолговременном правлении революционного режима под началом еврейского коммуниста Белы Куна в 1919 г. Польский военный режим в 1930 г. наложил жесткие ограничения на большое еврейское сообщество в стране. Если рассматривать Европу в контексте того времени, ни политическое насилие 1920-х — начала 1930-х гг., ни крах парламентской демократии, ни уничтожение гражданских свобод не показались бы чем-то особенно необычным бесстрастному наблюдателю. И точно так же все, что случилось впоследствии в истории Третьего рейха, не было неизбежным после назначения Гитлера канцлером. Как и раньше, здесь свою роль сыграли случай и непредвиденные обстоятельства[1026].

Тем не менее последствия событий 30 января 1933 г. в Германии были намного более серьезными, чем последствия краха демократий в остальной Европе. Положения о безопасности Версальского мирного договора никак не повлияли на тот факт, что Германия до сих пор оставалась самой могущественной, развитой и многонаселенной европейской страной. Националистические мечты о территориальном расширении и захвате были характерны и для других авторитарных режимов, как например в Польше и Венгрии. Однако, если приглядеться, в их случае подобные намерения имели всего лишь региональный масштаб. То, что происходило в Германии, должно было оказать намного более серьезное влияние, чем события в небольших странах вроде Австрии или на бедных территориях вроде Польши. Немецкие события, учитывая размер и могущество Германии, могли оказать влияние на весь мир. Именно поэтому события первых шести с половиной месяцев 1933 г. были настолько важны.

Как и почему они произошли? Во-первых, никто не думал, что все так обернется, когда Гитлера назначали на пост рейхсканцлера. Нацисты, конечно, никогда не получали большинства на свободных выборах: 37,4 % — это самый лучший показатель, которого им удалось добиться на выборах в рейхстаг в июле 1932 г. Тем не менее это был серьезный результат по любым демократическим стандартам, выше, чем результат многих демократически избранных правительств в других странах после этого. Основные причины успеха нацистов кроются в исторической слабости немецкого либерализма, в горьком возмущении большинства немцев поражением в войне и жесткими условиями Версальского мирного договора, в страхе и потере ориентации, вызванных у множества немцев среднего класса социальным и культурным модернизмом периода Веймара, в гиперинфляции 1923 г., наконец, в том, что немецкая политическая система не смогла создать жизнеспособную национальную консервативную партию, которая бы объединила католиков и протестантов справа. Недостаток легитимности Веймарской республики, которая в течение большего срока своего существования не имела поддержки большинства депутатов рейхстага, усиливал эти факторы и вызывал ностальгию по старому рейху и авторитарному руководству таких людей, как Бисмарк. Миф о «духе 1914 года» и «фронтовом поколении», особенно сильный среди тех, кто был слишком молод, чтобы сражаться на войне, подогревал острое желание возродить национальное единство и усиливал раздражение по поводу многочисленности партий и бесконечных компромиссов в политических переговорах. Наследие войны также породило политическое насилие, масштабное и разрушительное, и вместе с тем позволило убедить многих неагрессивных и уважаемых людей терпеть его в такой степени, которая была бы невообразима в нормально функционирующей парламентской демократии.

Однако необходимо отметить несколько ключевых факторов, выбивающихся из ряда остальных. Во-первых, это влияние депрессии, которая привела к радикализации электората, уничтожила или сильно подорвала более умеренные партии и поляризовала политическую систему между марксистскими партиями и буржуазными группами, которые быстро обращались к крайне правым взглядам. Постоянно растущая угроза коммунизма вселяла страх в сердца буржуазных избирателей и помогла повернуть политический католицизм к авторитарной политике и в сторону от демократии так же, как это произошло и в других странах Европы. Банкротства компаний и финансовые катаклизмы помогли убедить многих промышленных гигантов и сельскохозяйственных лидеров в том, что власть профсоюзов необходимо было значительно ограничить или даже устранить совсем. Политические эффекты депрессии крайне обострили проблемы предыдущей катастрофической гиперинфляции, и людям стало казаться, что республика не может создать ничего, кроме экономических проблем. Даже без депрессии первая немецкая демократия казалась обреченной, но начало одного из самых жестоких мировых экономических кризисов в истории отбросило ее за точку возвращения. Более того, массовая безработица подорвала когда-то сильное рабочее движение в Германии, которое было гарантом демократии еще в 1920 г., когда оно смогло победить правый Капповский путч, несмотря на терпимость к восставшим со стороны армии. Раздробленное и деморализованное, лишенное своего главного оружия, массовой политической забастовки, рабочее движение Германии оказалось в ловушке между беспомощной поддержкой авторитарного режима Генриха Брюнинга, одной стороны, и саморазрушительной враждебностью к «буржуазной демократии» — с другой.

Вторым основным фактором было само нацистское движение. Его идеи действительно находили широкую поддержку у электората или, по крайней мере, не были такими вопиющими, чтобы немедленно их отмести. Его динамизм обещал радикальное излечение болезней республики. Его лидер Адольф Гитлер был харизматичной фигурой, который был способен завоевать массовую поддержку избирателей благодаря страстности своих обличений ненавистной Республики и в конечном счете преобразовать ее в политический капитал, делая правильные ходы в нужное время. Отказ Гитлера войти в состав коалиционного правительства в любом качестве, кроме рейхсканцлера, отказ, который был крайне болезненно воспринят некоторыми его подчиненными вроде Грегора Штрассера, в конечном счете оказался верным. Будучи помощником непопулярного Папена или столь же нелюбимого Шлейхера, он бы серьезно подорвал свою репутацию и потерял значительную часть своей харизмы Вождя. Нацистская партия была партией протеста, без особенно эффективной программы и с малым числом практических решений проблем Германии. Но ее экстремистская идеология, которая адаптировалась, а иногда и отходила в сторону в соответствии с обстоятельствами, а также природа конкретной группы людей, на поддержку которых она опиралась, хорошо переплетались со многими существовавшими популярными немецкими убеждениями и предрассудками, и поэтому многим казались стоящей силой, за которую нужно голосовать на выборах. Для таких людей отчаянные времена требовали отчаянных действий. Многим другим, особенно представителям среднего класса, вульгарность и необразованность нацистов казалась надежной гарантией того, что партнеры Гитлера по коалиции, образованные и уважаемого происхождения, смогут держать его в узде и ограничивать уличное насилие, которое рассматривалось как крайне огорчительное, но, без сомнения, временное явление, как аккомпанемент к восхождению партии к власти.