Избранное - Нора Георгиевна Адамян

чтоб не заплакать. Он сел на край тахты и взял ее руку.

— За Толиком я больше не побегу. Но ведь ничего другого не будет, Александр Семенович, дорогой мой. — Она провела рукой по его щеке. — Вы и не побрились к Новому году.

Он поцеловал легкую женскую руку, поцеловал другую. Галя положила голову ему на плечо:

— Новогодняя ночь… Не все ли равно, правда?

Он прижал к своей груди ее голову, гладил волосы и плечи, едва прикрытые шелком. Он сам слышал, как колотится его сердце. Много дней, месяцев, целые годы он не чувствовал так близко женщину, теплую, желанную, послушную. Все стало возможно и доступно.

Он на руках поднял Галю с тахты.

— Потушите свет, — приказала она.

Очень близко от Александра Семеновича были сейчас сдвинутые тонкие брови, горько вздрагивающие губы.

Ни любви, ни нежности. Напряженное, покорное ожидание.

— Галя, — тихо позвал он.

Она открыла недобрые глаза.

Невыносимо трудно было выпустить ее из рук. Но он не мог иначе. Слишком привык он к тому, что его любят и ждут. Ему было не все равно. Многого хотел он от любви. Только не молчаливой покорности.

11

Галя скинула платье и лежала в своей постели скорчившись, прижав колени к груди, обхватив себя руками. Она никак не могла согреться.

«Просто холодно, очень холодно», — повторяла она про себя одно это слово, чтоб не думать ни о чем другом. Но и не думая она все равно видела, как Александр Семенович молча стоит у окна и смотрит на улицу, а она, отвергнутая, растрепанная, жалкая, на цыпочках уходит из его комнаты.

Галя откидывает подушку, чтоб хоть движением разбить тяжкое чувство стыда. Все верно. Нет у нее ни достоинства, ни гордости. Никому она не нужна. Каждое увлечение она принимает за любовь и идет ему навстречу с позорной легкостью.

Ираклия она потеряла из-за своей несдержанности, Николай ушел от нее так же просто, как и пришел. А ведь и его потерять было тяжело. И Анатолия ничем она не сумела привязать, даже ребенком.

Будет тянуться длинная ночь, потом день, и ничего впереди.

Она снова вспомнила, как Александр Семенович положил ее на тахту, отвернулся и молча встал у окна и как она уходила, стараясь не шуметь.

Единственный человек, который был и умнее, и интереснее всех других, — и того она потеряла.

А ночь все-таки кончалась. На улице стало шумно. Вдруг разливалась гармошка и женские голоса задорно выкрикивали: «Эх, эх, э-э-эх!»

Нестройный хор тянул:

Страна моя, Москва моя…

«Ну и дураки, — думала Галя, — это же первомайская песня».

Не петь ей больше никаких песен. Не плясать, не смеяться.

Она тяжело задремала. И вскочила от легкого стука в дверь. Постучали три раза. Потом еще.

«Телеграмма, — подумала Галя, — наверное, уже часов шесть…»

Она нащупала халатик и в одних чулках побежала к двери. В передней стоял Александр Семенович. Таким молодым, красивым Галя его не видела никогда.

— Я знаю, я вас разбудил, — сказал он торопливо, — но, может быть, вы согласитесь пойти погулять со мной по Москве?

Галя молчала.

— Я прошу вас. Накиньте пальто, и пойдем.

Она посмотрела в глубь комнаты.

— Тимка ведь до восьми будет спать. Мы вернемся, хорошо?

— Хорошо.

Как будто ничего не было. Можно ли принять этот урок и согласиться: ничего не было!

Она торопливо одевалась. Не надо причесываться. На голову белый платочек — мамин новогодний подарок.

В передней у вешалки ее ждал уже одетый Александр Семенович. Он держал в руках Галину шубку. Потом встал на колени и застегнул на ней сапожки.

В квартире спали. Казалось, заснул и весь дом. Но когда они вышли на морозную улицу, то увидели, что в Москве еще никто не ложился. Веселые, хмельные шли по городу люди. Оторвавшись от большой компании, на Александра Семеновича с размаху налетела девчонка в сбившейся шапочке:

— Как звать?

— Кузьма…

Ребята громко захохотали:

— Не найдешь, Леночка, Кузьму. Останешься старой девой…

Новогодняя ночь…

Из морозного тумана внезапно возникали люди. Иных нетвердо держали ноги, другие, не остывшие от застольного буйства, плясали на заснеженном тротуаре. Тогда Александр Семенович легонько брал Галю под локоть и направлял ее сторонкой. Он не разговаривал. И Галя молчала, еле успевая за ним, хотя Александр Семенович, казалось, шел неторопливо.

Над домами взлетела одинокая красная ракета и долго, трепетно вздрагивала, спускалась по туманному небу.

— В апреле у меня будет внучка, — вдруг сказал Александр Семенович.

— Как вы ее назовете? — Галя хотела услышать имя его жены.

Александр Семенович ответил не сразу, резко, будто что-то стряхнул:

— Не знаю. Сами назовут.

Галя с упрямым раздражением настаивала:

— Полагается, чтобы первого ребенка назвал дед. А то они придумают вам какую-нибудь Эльвиру.

Он пожал плечами:

— Все равно. Какая разница?

— Смешно! Точно так мне ответили однажды! «Назови его как хочешь, какая разница». Вот теми же словами! Смешно, правда?

Как ей хотелось вывести его из терпения!

— Нет. Не смешно. Это действительно не имеет значения.

— А что имеет значение? Комната? Она у меня есть. Постоянная работа есть. А вот имени у моего ребенка нет. И отчества нет. Это пустяки?

Он остановился.

— Я очень не люблю несчастненьких.

От строгого окрика сразу исчезло злобное напряжение. Остались стыд и боль.

Александр Семенович взял Галю за руку. Варежки она оставила дома, пальцы у нее закоченели. Они вошли в метро. Там громче звучали голоса людей, лучше видны были лица — помятые и усталые у пожилых, еще более красивые от бессонной ночи у молодых.

По эскалатору пролетали молчаливые супружеские пары, прильнувшие друг к другу влюбленные, шумные компании, в которых еще вспыхивало затихающее веселье.

Ехали одинокие женщины с надменными лицами. Не нашлось того, кто проводил бы их до дома.

Александр Семенович все держал Галину руку. Он будто вел заблудившуюся девочку, которой нужно помочь в трудную минуту. Добрый Дед Мороз. Он и в самом деле скоро станет дедом. Вот что у него впереди. Тоже не так мало. А остального уже не будет.

Но из-под белого платка на него глядели тревожные женские глаза, и он знал, что даже щедрому Деду Морозу не разгладить горьких складок на этом милом лице.

Галя уже согрелась, но Александр Семенович не выпустил ее руку, даже когда они вошли в вагон.

Пальцы у него были твердые и крепкие. Он жил в мире, который придавал ему уверенность и силу. Почему это не дано Гале? Почему она срывается, и злится, и завидует женщине, которую он